Игорь Семенович тренировал нас на совесть, разбирая множество видов освобождения от разных удушающих и вариантов противодействия. В таком положении был обречен даже мастер джиу-джитсу, годами отрабатывающий защиту от подобных приемов.
Антонио пару раз дернулся, захрипел и постучал перчаткой по моему бедру.
— Se dio por vencido, terminó[20], — закричал Эспиноса — Брэк.
Я отпустил Гонсалеса, скатился с него и неторопливо встал на ноги. Тони остался лежать, кашляя и держась за горло.
Барбудос, улыбаясь, захлопали в ладоши. К ним присоединилась, раскрасневшаяся и сверкающая белоснежной улыбкой креолка. Я невольно залюбовался Бьянкой. Черные как смоль волосы, волной струящиеся по плечам, загорелое личико с правильными чертами, лукавыми карими глазками и пухлыми губками. Тонкое голубое платье провокационно облегает ладную фигурку, вызывая дурные мысли у большинства мужчин. Если бы не Аня, точно бы подкатил. Тем более Бьянка давала немало поводов: то улыбнется завлекающее, то глазками лукаво сверкнёт, то, как будто случайно, подол приподнимет на секунду, демонстрируя стройные длинные ножки. Зря старается: я сразу Аню вспоминаю. Что поделать, однолюб по жизни. Если есть чувство к девушке, и оно взаимно, никакие другие не нужны.
Я с серьезным видом заложил левую руку за спину, правую прижал к сердцу и шутовски поклонился. Кубинские охранники захохотали и зааплодировали ещё сильнее, Ваня и Вова улыбнулись. Даже обычно суровый Эспиноса усмехнулся сквозь усы.
Пока все веселились, неторопливо поднялся Гонсалес. Приблизился ко мне, снимающему бинты, уважительно хлопнул по плечу и, улыбаясь, сказал пару фраз.
— Он говорит, теперь верит: ты победишь его на улице, — перевела Бьянка.
— А я знаю: он всегда вздует меня на ринге, — подхватил я. — Мы квиты: один-один.
Девушка перевела.
Тони сверкнул белыми зубами, ещё раз хлопнул меня по спине, развернулся и одним плавным движением перетек через канаты на другую сторону ринга. Через десять секунд его уже не было в зале.
— Ты закончил? — уточнила подошедшая Алла. — Или ещё полчасика с грушей поработаешь?
— Закончил, — улыбнулся я. — Сейчас ополоснусь, и поедем домой обедать.
— Хорошо, — кивнула оперативница. — Тогда Вова и Ваня тебя у входа раздевалки подождут, а мы с компаньеро здесь в зале посидим.
— Елки-палки, — досадливо поморщился я. — Охраняете как генерального секретаря. Скоро в туалет не смогу самостоятельно сходить. Крышку унитаза подниму, а оттуда с чекистским прищуром будут глядеть внимательные глаза майора Пронина. Страховать, чтобы никто с тыла не подобрался. Ал, тебе не кажется, что это перебор?
— Не кажется, — отрезала женщина. — У нас приказ — круглосуточная охрана товарища Кирсанова, как особо важной для государства персоны. Так что извини, претензии не принимаются.
— Не извиняю, — недовольно буркнул я. — Но понимаю: вы делаете свою работу. Поэтому без претензий. А вот с Сергеем Ивановичем, когда он прилетит из Москвы, поговорю. Попрошу его, чтобы хотя бы не так навязчиво охраняли. С одной стороны, вроде правильно, а с другой, как будто я чего-то боюсь. И внимание лишнее к себе привлекаю.
— Это в тебе юношеское бунтарство говорит, — заметила женщина. — Все правильно делаем. Пусть перестраховываемся, зато сможем вовремя среагировать в случае чего. А от случайностей, сам понимаешь, никто не застрахован…
Когда я, посвежевший после прохладного душа, в сопровождении Ивана и Володи появился в зале, бородачи с «калашниковыми» уже стояли у входа. Открыли загремевшую ржавую дверь ангара, в котором располагался боксерский зал, и вышли на улицу, взяв автоматы наизготовку. Мы, по инструкции, выждали четыре секунды, и двинулись следом.