Медленно принял сидячее положение, отряхнулся, встал, пошатываясь. Голова кружилась, перед глазами всё двоилось и расплывалось. Женщина поднялась следом, помогла встать пацану, и глянула на меня.
— Спаси… — неуверенно начала она, и вдруг изумленно вытаращила глаза. — Вы ранены!
Только тогда я почувствовал стекающую вниз теплую струйку. С изумлением дотронулся до лба, посмотрел на окровавленную руку и медленно сел на снег. Последней картинкой, запечатлённой угасающим сознанием, был выбежавший из арки старшина…
18-19 января 1978 года. Москва. Военный госпиталь
Первым ощущением возвращающегося сознания, была боль. В голове шумело, сильно пекло в верхней части лба. Я машинально потянулся рукой к саднящему месту. На полпути мое запястье было перехвачено маленькой прохладной ладошкой.
— Не трогай, сейчас бинтовать будем, — строго сказал женский голос. Такое впечатление, что он доносился откуда-то издалека, на пределе слышимости.
Я открыл глаза. Надо мною склонилась симпатичная девушка. Из-под куртки виднелись полы белого халата.
— Сильно зацепило? — проскрипел я.
— Царапина, — отмахнулась медсестра. — Осколком кожу рассекло. Я ватку положила, пластырем заклеила, сейчас перебинтую, на всякий случай и поедем в госпиталь.
— Если царапина, чего же мне так хреново? И почему я вас еле слышу? — тихо пробормотал я, но медсестра услышала.
— Контузия, наверно, — деловито пояснила девушка.
Я расслабился и позволил ей и поддерживающему голову медбрату, наложить бинт. Одновременно краем глаза фиксировал обстановку. В переулок уже заехали две желтые милицейские «волги» стояли метрах в десяти, слепя глаза проблесковыми маячками. Чуть подальше три рафика «Скорых».
Андрей стоял у милицейских машин и что-то эмоционально объяснял пузатому майору и здоровенному, похожему на медведя, капитану.
Когда он повышал голос, до меня доносились отдельные слова: «операция по поимке государственных изменников и шпионов», «нет, по-другому было нельзя», «Николай Анисимович в курсе, свяжитесь с руководством, доложите обстановку, оно всё объяснит».
Медсестра наложила последний слой бинтов, разорвала оставшийся кусок на две половинки и завязала узелком на голове. Полюбовалась на результат работы и спросила:
— Встать сам сможешь? Или нам за носилками идти?
— Попробую, — я встал, пошатнулся и был подхвачен под руку медбратом. Меня довели до «Скорой» и уложили.
— А наши как? — поинтересовался я. — Капитану пуля в грудь попала. Он в бронежилете был, но всё-таки. И одного бойца в руку ранило.
— Не нервничай, всё хорошо, — улыбнулась девушка. — Всех уже в «Скорые» погрузили. В госпиталь повезем.
— Ладно, — я растянулся на лежанке и расслабился. — Везите в свой госпиталь….
Медсестра поставила мне капельницу, сделала укол и я вырубился. Очнулся уже в палате и утром. Кроме меня никого не было. Три пустые кровати рядом, столик с двумя стульями. В помутневшем от холода окне в хороводе метели кружились белые точки снежинок.
Впрочем, долго рассматривать окружающую обстановку мне не дали, пришел врач. Маленький сухонький старичок с седой, аккуратно подстриженной бородкой и печальными семитскими глазами. Зашел вместе с медсестрой, улыбчивой толстушкой с черной косой. Девушка обращалась к доктору «Зиновий Исакович» и смотрела на него преданными глазами домашней собаки.
Врач размотал бинт, пробурчал, что и накладывать его было не обязательно, «царапина же». И оставил меня с пластырем. Попросил снять рубашку, осмотрел, прослушал стетоскопом, постучал молоточком по коленям.
Спросил, не болит ли голова, не хочется ли рыгать, помню ли я что делал вчера и позавчера. Я честно ответил, голова побаливает, но чуть-чуть, по сравнению со вчерашним днём, рыгать не хочется, всё помню до мельчайших деталей. Взяли кровь на анализы, вручили стеклянную емкость для мочи. Потом померили давление, замерили пульс и сказали медсестре, чтобы провела меня к окулисту.
Там убедились, что проблем со зрением нет, и отправили обратно в палату. Накормили кашей и компотом, вручили таблетку со стаканом воды. Я послушно принял лекарство. Медсестра посоветовала отдыхать, и соблюдать «постельный режим прописанный Зиновием Исааковичем». Лег на кровать и сам не заметил, как вырубился.