Правда, оставался шанс, что столь радикальные меры не понадобятся. Большинство берлинцев все еще лелеяли последнюю надежду. В страхе перед Красной армией подавляющее большинство населения, особенно женщины, теперь отчаянно желали захвата Берлина англо-американскими войсками.
Время близилось к полуночи. В глубоком тылу русских войск, в городе Бромберге, капитан Сергей Иванович Голбов обвел мутным взглядом большую гостиную роскошной квартиры на третьем этаже, которую он и два других военных корреспондента только что «освободили». Голбов и его друзья были пьяны и веселы. Каждый день они мотались к линии фронта в девяноста милях от штаб-квартиры в Бромберге за новостями, но на данный момент все было тихо; до начала штурма Берлина никаких интересных событий не ожидалось. Так что после долгих месяцев сбора материалов на передовой двадцатипятилетний красавец Голбов наслаждался жизнью.
С бутылкой в руке он стоял посреди гостиной, разглядывая богатую обстановку. Ничего подобного он никогда раньше не видел. Огромные картины в массивных золоченых рамах украшали стены. На окнах — атласные шторы. Диваны и кресла обиты дорогой парчой. Полы застелены толстыми турецкими коврами, с потолков гостиной и столовой свисают огромные хрустальные люстры. Голбов не сомневался в том, что владелец квартиры — какой-нибудь важный нацист.
В конце гостиной Голбов заметил приоткрытую дверь и распахнул ее. За дверью оказалась ванная комната. На вбитом в стену крюке, на веревке висело тело нацистского чиновника в полной форме. Голбов мельком взглянул на труп. Он видел тысячи мертвых немцев, но это висящее тело выглядело глупо. Голбов позвал товарищей и не получил ответа. Они развлекались в столовой — бросали хрустальную посуду, немецкую и венецианскую, в люстру и друг в друга.
Голбов вернулся в гостиную, намереваясь отдохнуть на длинном диване, но обнаружил, что диван уже занят. Там лежала мертвая женщина в длинном, похожем на греческую тунику платье с украшенным кисточками поясом. Она была совсем юной и, похоже, тщательно подготовилась к смерти. Волосы, заплетенные в косы, спускались на плечи. Руки были сложены на груди. Нежно обнимая бутылку, Голбов опустился в кресло и уставился на женщину. Из столовой доносились смех и звон бьющегося стекла. Девушке было чуть больше двадцати, и, судя по синеватым пятнам на ее губах, она приняла яд.
За диваном, на котором лежала покойница, стоял столик с фотографиями в серебряных рамках — улыбающиеся дети с молодой парой, видимо их родителями, и пожилая пара. Голбов подумал о своей семье. Во время блокады Ленинграда его мать и отец, умиравшие от голода, пытались сварить суп из чего-то вроде машинного масла, и этот суп убил их обоих. Один его брат погиб в первые дни войны. Другой, тридцатичетырехлетний Михаил, командир партизанского отряда, был схвачен эсэсовцами, привязан к столбу и сожжен заживо. Девушка, лежавшая на диване, умерла вполне безмятежно. Голбов глотнул из бутылки, приблизился к дивану, поднял покойницу на руки и подошел к окнам. За его спиной под взрыв смеха с грохотом обрушилась на пол хрустальная люстра. Голбов сам разбил не меньше стекла, швырнув мертвое тело прямо в закрытое окно.
Глава 4
Берлинцы теперь с жаром говорили о британцах и американцах не как о завоевателях, а как об «освободителях». Экстраординарное изменение отношения к западным союзникам и соответствующие настроения приводили к любопытным результатам.
Мария Кеклер из Шарлоттенбурга упрямо не верила в то, что американцы и британцы позволят русским захватить Берлин. Она даже преисполнилась решимости помочь западным союзникам. Сорокапятилетняя седовласая домохозяйка сказала друзьям, что «готова сражаться и удерживать красных до подхода «друзей».
Многие берлинцы справлялись со своими страхами, слушая радиопередачи Би-би-си и отмечая каждую фазу сражений, бушевавших на крошащемся Западном фронте, так, будто они следили за маршем победоносной немецкой армии, устремившейся спасать Берлин.
Бухгалтер Маргарета Шварц ночь за ночью между авианалетами вместе со своими соседями детально планировала англо-американский бросок через Западную Германию. Каждая завоеванная миля казалась ей чуть ли не еще одним шагом к освобождению. Похожие чувства испытывала и Лизе-Лотта Равене. В своей заставленной книжными шкафами квартире в Темпельхофе она тщательно отмечала карандашом на большой карте каждый успех американцев и страстно желала им скорейшего продвижения. Фрау Равене не хотелось думать о том, что может случиться, если первыми в Берлин войдут русские. Она была полуинвалидом — стальные скобы охватывали ее бедра и правую ногу.