А потом нас было уже не остановить: вспоминали все самые нелепые истории, которые происходили на Желяве в дни нашей далекой юности. Тогда мир казался не таким огромным, всего-то и был размером с Желяву. А все проблемы решались Протоколом и Триггером. Хотелось вернуться в те дни, когда все было определено и ясно. Сегодня же мы жили в дни неопределенности. Иногда становилось очень страшно. Но потом я начинала думать о брате, которого обрела в Бадгастайне, о Роуз-Лилит, о матери Фунчозы и понимала, что несмотря на то, сколько у меня отняли, дали мне немало.
Ребята постепенно загружались в БМП, Бесы уже первыми стартовали двигатель, за ними не отставали Бодхи. На лестнице стояли Кристина с Генри, наблюдая за нами с осторожностью. Мы были для них чужаками, они все эти сорок лет понятия не имели, что происходило за стенами их обители. Наши рассказы про создание подземных баз стало для них откровением сродни евангелию. За время их маринования в лаборатории Сандоз мы не только успели выстроить Желяву, но и дважды потерять ее. Жизнь вообще нас приключениями не обделяла, а потому мы казались им пришельцами из другого мира.
А мы и были из другого мира. В нашем выживание имеет не абстрактное значение, а вполне конкретную и даже осязаемую форму. Она пропитала наши костюмы, наши мускулы, наши волевые манеры, которые и казались дикими этим двум полудохликам. За стеной наигранного равнодушия я читала в их глазах восхищение. Боевые машины пехоты, модифицированные винтовки FAMAS, осознание хождения по лезвию ножа и борзый смех ребят, несмотря на свою участь — вот, что восхищает людей в солдатах. Мы не боимся боли, не боимся смерти, по крайней мере мы готовы к ним, мы знаем, на что идем, и эта отвага всегда будет преимуществом перед учеными в лабораториях.
Это мое преимущество перед Кристиной.
Однако я прекрасно понимала, что мне не потягаться с ней за душу Кейна, она всецело принадлежит его жене, которую он потерял на сорок лет. Он похоронил ее, пережил утрату и нашел силы, чтобы продолжать двигаться дальше. Теперь же обретя вновь то, что считалось безвозвратно утерянным, он ни за что не повторит свою ошибку и будет держаться за жену, как за собственную жизнь. Может даже еще пуще.
А потому я тяжело вздохнула, отпуская его с огромной радостью за него и с легкой почти неосязаемой толикой печали.
Он подошел ко мне сам, видя, что я не желаю устраивать проводы и уже направилась к Киске.
— Удачи тебе, — сказал Кейн.
Я улыбнулась и легонько кивнула — наш отработанный метод едва заметной поддержки друг друга.
— Надеюсь, очень скоро увидеть тебя здесь на экране, — добавил он.
— Я там буду не такая выпуклая, как в жизни, — с этими словами я указала на свой зад, еще некогда казавшийся ему соблазнительным.
Он ухмыльнулся и опустил глаза. А потом посмотрел на меня таким взглядом, каким щенок выпрашивает вкусняшку, или каким крыса Буддиста выпрашивает у него почесушки-за-ушки. Я опередила его высокопарные речи, потому что просто не выдержу их.
— Все нормально, Кейн. Я рада за тебя. Даже не представляешь, как. Черт, да даже я сама еще не до конца понимаю, как счастлива за тебя. Также как и за Фунчозу. Судьба вам такой подарок сделала, что я даже немножко ненавижу ее за то, что она обделила меня. Спустя сорок лет ты нашел жену и своего лучшего друга, Фунчоза скоро обретет потерянную мать. Это удивительно! И ради этого я живу. Я хочу видеть побольше таких историй.
Я кивком указала на тех двоих, что вернулись из мертвых.
Кейн не ответил, а просто обнял меня. Крепко-крепко. Наверное хотел в последний раз запомнить все мои выпуклости.
— А я поверить не могу, что встретил тебя, — произнес он на ухо. — Без тебя все это было бы невозможным.
— Без нас, Кейн. Без всех нас, — ответила я.
И не удержалась и обняла его в ответ. Крепко-крепко.
Вдалеке Кристина легонько улыбнулась мне, понимая, что это наше искреннее прощание с Кейном, с нашей короткой историей в любовь.
«О господи! Я так горжусь, так горжусь тобой! Ты всегда жертвуешь эмоциями во имя высшей цели!» — вдруг заревел знакомый голос под боком.
Я медленно повернула голову в сторону: Робокоп. Он снова сидел в пластиковом стаканчике, в одной руке кисточка от красного лака для ногтей, а в другой — розовый носовой платок, в который он смачно сморкался.
— Ты в порядке? — Кейн проследил за моим обеспокоенным взглядом.
Я тяжело вдохнула и посмотрела на часы.
— Шестнадцать дней и двенадцать часов до появления галлюцинаций, — ответила я ему.
Теперь в его взгляде заблестели оттенки печали. Я по-прежнему имею таймер в своем теле, и он нещадно отстукивал секунду за секундой до ОВС, до моего превращения в монстра. Я вдруг осознала, что никогда не принадлежала миру Кейна с его Кристиной и Генри, которым не нужна сыворотка, чтобы оставаться человеком. Но в то же время я не была и человеком. Я заняла позицию ровно посередине двух миров, и также, как и Падальщики, пыталась помочь ему не распасться на куски, пыталась сохранить единство, потому что видела в нем единственный шанс для нас выжить.
Я выпрямила плечи, вскинула подбородок и привычным командирским тоном отдала приказ отныне просто ученому, а не любовнику, так что пусть снова привыкает к моей суровости:
— Наварганьте нам зелья, доктор. Да побольше.
А потом развернулась и прошагала к Киске.
[1] Отсылка к роману «Сияние» Стивена Кинга
[2] Эритроцитарный росток — один из пяти зрелых ростков в красном костном мозге, отвечает за выработку эритроцитов.
[3] Тромбоциты играют важнейшую роль в регенерации поврежденных тканей.
[4] Теория одноразовой сомы, иногда теория расходуемой сомы — эволюционно-физиологическая модель, которая пытается пояснить эволюционное происхождение процесса старения.
[5] Обмани меня — телесериал о докторе, помогающий в расследованиях, находя правду через интерпретацию мимики лица и языка тела.
Глава 4. Да протрубит Иерихон
19 февраля 2071 года. 09:00
Амир
Стандартный алгоритм выхода на поверхность. Нестандартная цель.
Я наблюдаю за тем, как Хек проводит проверку систем связи и отслеживания передвижения, заполняет карманы экипировки дополнительными обоймами по тридцать патронов для стандартного FN SCAR, по шесть ручных гранат с каждой стороны пояса, дополнительный Глок на шестнадцать патронов — затвор гулко щелкает в опытных руках Хека.
— Датчики костюмов отвечают, Харисы[1] в системе, мы готовы выдвигаться, — докладывает сержант Бердин.
Хек кивает, отчего на лоб падает прядь его золотистых волосы, такая же дерзкая и непослушная, как и ее обладатель. Он кричит солдатам:
— Загружаемся!
А потом смотрит на меня своими пронзительными ярко-голубыми глазами, которые смотрят в самую душу, и широко улыбается, заставляя меня присоединиться к его волне. Он всегда прекрасно умел считывать мое настроение, мои намерения и даже мысли. Я не знаю, существует ли телепатия, но мы с Хеком определенно общались мысленно. Слова передавали лишь двадцать процентов того, что мы говорили друг другу. Мы научились общаться через жесты, мимику, невидимые подмигивания и неуловимые тычки локтями.
Харис это не название подразделения, не звание, не должность. Харис — это символ. Узнаваемый, понятный, неизменный и практически бездушный. Генерал Аль-Махди превратил Харисов в легенду, а легенда всегда прячет в себе достоинство и честь, а значит Харисы не имеют право быть иными.
Отобранных в десять лет юнцов, выдающихся либо крепким телосложением, либо сноровкой и ловкостью, на всю жизнь поселяют в самом дальнем от жилых отсеков военном блоке и запирают в нем до конца службы. Служба Хариса заканчивается в день его смерти. Никто здесь не доживает до тридцати. Мы пропадаем в миссиях либо ломаемся от нагрузки. Сердце — довольно хрупкий орган, слабости которого ты не видишь, зачастую не чувствуешь, и в один момент едва успеваешь удивиться тому, что оно вдруг перестало биться, прежде чем упадешь замертво.