— Собираюсь к нему. Хочешь со мной? — спрашиваю я.
— Ну уж нет. Я у него неделю назад был. Он заставил меня пойти с ним по грибы. А ты знаешь, что такое пойти с ним по грибы? Это значит, что ты будешь корячиться и собирать эти чертовы грибы под его указания.
— Ему семьдесят пять, он сесть не может без скрежета, — смеюсь я.
— Он меня своей клюкой пару раз огрел. А через два часа прогулки по лесу у него прихватило поясницу, и тогда мне пришлось нести его на спине до дома! А знаешь, что такое километр с ним на спине? Грыжа!
Я тихо смеялась.
— Я передам ему твой привет.
Годовщину я отмечаю одинаково вот уже много лет — посещаю человеческую резервацию. Здесь в небольших одноэтажных домиках с теплицами живут порядка четырехсот семей, в основном аграрники. Сеточный купол фильтрует человеческие запахи через прокладки, которые нуждаются в постоянном облуживании. Много людей сюда не поселишь, а потому совсем недавно была введена квота на количество рождающихся детей. Это не встречает сопротивления, люди сегодня гораздо более дальновидны нежели во времена Вспышки. Мы все понимаем, что планета нерезиновая, у нее есть запас, есть свой лимит, а у фильтрующего купола и подавно. В мире, где за пределами сетки тебя ждет кровожадный монстр, желание родить ребенка несильно, это огромная ответственность за его выживание.
Именно резервация похожа на те городки, в которых люди жили раньше. Такая некая деревенька, где все друг друга знают. Меня, разумеется, тоже. Мой зеленый мундир, длинный хвост волос цвета соломы узнаваем за сотню метров. Кто-то отдает честь, кто-то кивает, кто-то жмет руку или просто говорит «Добрый день!», этим мне тут и нравится: все такие разные, но такие добрые.
Я быстро нахожу нужный дом посреди однообразных строений, для меня он никогда не затеряется посреди этих клонов, и открываю калитку.
Хозяин уже сидел на крыльце в своем кресле-качалке и ждал моего появления.
— Так, так, так. Кто это решил забрести в вонючую человеческую богадельню со всеми этими помирающими стариками?
Я останавливаюсь перед ступенями, ожидая разрешения войти на его территорию.
— Привет, Фунчоза.
— Ну подымайся, бесстыдница.
Я улыбаюсь и прохожу к табуретке, что он всегда готовит к моему приходу. На ней уже давно ножом выцарапана надпись «Тесса-шлюха», он сдержал свое обещание, данное в тот далекий день, и наносил эту истину везде, где мы останавливались. Вот теперь мои личный табурет. Пусть это не кресло, и даже не кресло-качалка, но Фунчоза будет не Фунчозой, если не помучает меня. Даже спустя полвека.
На закрытой террасе тепло благодаря световым обогревателям. Я как обычно принимаюсь рассматривать Фунчозу. Мы видимся всего раз в год, и каждый раз мне кажется, что Фунчоза меняется кардинально, хотя невозможно поменяться кардинально сорок раз. Он оставил службу сорок лет назад, не желая превращаться в кряхтящего Триггера, как сам он сказал. Желал уступить место молодым, тем более он взялся за непосильную задачу перенаселить землю снова, когда Вьетнам родила четвертого дитя.
Они не избрали наш путь, решив умереть людьми. Аутентичными, натуральными — как говорил Фунчоза. А потому сейчас он был глубоким стариком с седыми волосами, лицом, испещренным морщинами, ноющей поясницей и тростью.
— Чего уставилась на меня такая вся молодая и сексапильная со стоячими сиськами? — сказал он, поглядывая на меня из-под прищура. — Хотя чего там. Не было у тебя никогда сисек.
Из дома вышла Вьетнам: такие же седые волосы в косе, морщинки вокруг узких глаз, но по-прежнему гордая осанка. Я улыбнулась и помахала ей рукой.
— Опять пришла хвастаться своей подтянутой жопой? — спросила она, сложив руки на груди.
— Да не было у нее никогда жопы! То ли дело у тебя. Ну-ка иди сюда, иди-ка!
Вьетнам подставила свой зад Фунчозе, и тот громко хлопнул по высохшим половинкам жены.
— Ай! — крикнул он. — Кажется я раздробил ладонь о твои кости.
— Да пошел ты! Сам попробуй сделать девять паразитов!
— Уже сделал и у меня яйца лопнули! Так что давай-ка иди отсюда, пока я снова не оседлал тебя!
Было забавно смотреть на сексуальные споры двух стариков. Вьетнам исчезла в доме, а через пару минут появилась с подносом, разлила нам лимонад в высокие стаканы и снова исчезла.
Следующий час Фунчоза пытал меня расспросами о жизни за пределами резервации, нещадно критиковал и обзывал, развлекаясь с моим терпением. Мои нервы закалились достаточно, чтобы воспринимать Фунчозу, как близкого друга. Он был таковым всегда, просто мне понадобилось больше времени, чтобы это осознать. Он, как никто другой, всегда был рядом, когда я давала слабину. И когда пытался расстрелять в ангаре, и когда пинал в той коморке, а потом и много раз после этого, когда мы восстанавливали свой мир из руин.
Фунчоза всегда был рядом. Всегда придавал мне сил. Видеть его в нынешнем состоянии было тяжело. Осознавать, что скоро его не станет, еще тяжелее. Но то был его выбор, и я его уважала.
— Чего там Хумус? Не помер еще? — спросил он.
— Все также руководит Крымскими Вятичами, — ответила я.
— Ляху видел?
Я покачала головой.
Потом последовал час просмотра секретных видео из исследовательских лабораторий.
— Электрогранаты? Нехило! Томас стал бы звездой у Гитлера! Какие только пыточные орудия ни придумывает, — восклицал он, смотря видео тренировке на моем планшете. — Ой, ну какие тряпки, эти ваши новые Падальщики. Тьфу! Как они вообще выживают?
— Кстати, хватит сливать им видео с моим участием, — говорю я.
Именно Фунчоза был основным подпольным поставщиком видеофильмов, записанных с его нагрудных камер, когда мы служили вместе. Уйдя со службы, Фунчоза скопировал все свои архивы и теперь иногда тут и там возникали новые просочившиеся кадры с битвы под Нойштадтом. В основном я там людей ем. Из-за этих пиратских копий меня и боятся.
— Я не сливаю. Я продаю.
— У нас нет денежной системы.
— Но обмен никто не отменял.
— И на что обмениваешь?
— Да всякий крутой стафф! Вот смотри. Это я получил взамен на то слезливое видео, когда ты расплакалась на пробуждении первого в Аахене. Помнишь? Помнишь?
Конечно, помнила. Первый пробужденный в скромной лаборатории Кейна в Аахене, куда я отправилась с Калебом, чтобы присутствовать лично.
— Ты так жалобно ревела, что я отдал задорого-задорого!
— Это подло, Фунчоза.
— А еще противно. Ты там такая сопливая вся.
Я тяжело вздохнула, представляя, что еще приберёг Фунчоза в своих цифровых сундуках. Не удивлюсь, если он установил где-нибудь скрытую камеру в моей спальне.
— Во! — он протянул мне странный предмет.
Это была какая-то пупырчатая резиновая труба фиолетового цвета.
— Что это?
— Ребята достали с завода под Лихтенштейном.
— Силиконовых изделий?
Его открыли всего три года назад, завод сразу стал центром промышленности, потому что оттуда нам поставляли и герметики, и прокладки разного рода, и пробки, и химические емкости.
— И что это?
— Насадка на член!
— Фу!
Я тут же бросила ее на стол рядом с яблочным пирогом, что Вьетнам нам любезно поставила на стол.
— Шикарная вещь! Вот так берешь и надеваешь, а тут, короче, пупырки всякие…
Следующие десять минут Фунчоза демонстрировал мне свой дряхлый член в фиолетовой насадке посреди седой пушнины на лобке и расхваливал сие чудо, пока не вышла Вьетнам с очередным кексом, кажется вишневым, и не надавал ему подзатыльников.
Приближался конец рабочего дня, я ждала этого момента с нетерпением, потому что вскоре калитка стала хлопать с частотой три раза в минуту, впуская во двор огромное семейство Фунчозы. У него было тринадцать внуков, среди которых был Тамагочи младший, и шестеро маленьких правнуков, среди которых был Тамагочи Третий. Фунчоза вбил в головы всех, что имя Тамагочи должно обязательно идти сквозь время, поскольку их основателя звали Тамагочи Акира. Именно тому пластиковому яйцу с пикселями вместо лица весь род Фунчозы должен был быть благодарен за появление на свет.