— Итак, — заключил он, — мы еще раз променяли японское лето на здешнюю зиму. Тридцать градусов Цельсия разницы. Есть женщины, которые вне себя от досады по этому случаю.
— Какие женщины? — спросил Мевиль.
— Любящие и покинутые, оплакивающие ласки, которых они лишились. Грустно.
— Ты имел мусмэ[4] в Нагасаки?
— Я имел всех мусмэ в Маруяме — Маруяма — я говорю на случай, если б кто-нибудь из вас не знал этого — не что иное, как Иошивара[5] Нагасаки. Это приличный и скромный квартал, как все японское вообще, где множество порядочных маленьких девочек улыбаются проходящим из-за бамбуковых решеток. Можно любоваться ими и трогать их; первое не стоит ничего, второе — пустяки. В общем, выходит экономно, освежающе и почти приятно.
— Япония совсем не изменилась.
— Напротив, очень изменилась, — отвечал Фьерс. — Нравы, одежда, сама природа применяются к европейским модам. Но раса избежала всяческих примесей, и мозг японцев остался нетронутым. Мозговой аппарат функционирует все так же, и новые идеи, которые он производит, сохраняют форму старых. Японцы установили, что их проституция не похожа на европейскую; но они не могут сделать ее похожей, потому что их женщины сохраняют — и сохранят еще надолго — целомудренный тип, свойственный их расе, и последовательно отказываются прятать за закрытыми занавесками то, что им всегда казалось дозволенным и приличным. Быть может, они правы.
— Разумеется, — согласился Торраль.
— Я жил там — согласно обычаям страны; и когда пришлось уезжать — сразу, резко порвав все, как мы всегда уезжаем — это показалось мне неприятным и почти огорчило.
— Слишком неврастенично, — сказал Мевиль.
— Слишком молодо, — поправил Торраль.
— Возможно, — согласился Фьерс. — Это мой недуг. Я не люблю отъездов, они оставляют во мне ощущение царапины. Но что же? Раз мы в Сайгоне — будем жить в Сайгоне.
— Здесь нет Иошивара, — сказал Мевиль. — Тебе нужно обзавестись любовницей, это единственное возможное развлечение в часы сиесты. Если б ты располагал временем, можно было бы выбирать в обществе. Но для путешественника, как ты, который появляется только мимоходом, свет — чересчур обширный публичный дом, где рискуешь искать и ничего не найти по вкусу. Остаются профессионалки. Белые слишком дороги и слишком стары притом, я их тебе не рекомендую. Гораздо лучше большинство аннамиток, метисок, японок и даже китаянок: все они молоды и свежи, если и не отличаются красотою.
— Я предпочел бы аннамитку, — сказал Фьерс. — Я пришел к заключению, что не стоит пользоваться привозным товаром. Аннамитку или нескольких… Впрочем, мы еще поговорим об этом, и я спрошу совета у вас обоих.
— Только не у меня, — возразил Торраль. — Женский вопрос вне моей компетенции.
— Полно! Разве ты больше не живешь в этом симпатичном квартале, улица…
— Улица Немезиды. Я не стесняюсь произнести это имя, даже в таком шикарном месте, где мы сейчас. Да, улица Немезиды, которая раньше называлась улицей Тридцатого номера, — что было символично. Да, и все-таки я отрекся от Сатаны! Благодать снизошла на меня.
Фьерс, изумленный, смотрел на него. Мевиль тихо смеялся, с опущенными глазами, как он смеялся всегда, говоря женщинам непристойности. Торраль объяснил точнее:
— Я устранил коэффициент любви из моей формулы, потому что он каждую минуту нарушает гармонию вычисления; помноженные на него величины чрезмерно растут и загромождают всю жизнь. С другой стороны, как трудно, даже для самого цивилизованного человека, устранить любовь и сохранить женщину! Гораздо проще отбросить сразу и то и другое. Я так и сделал.
Ты принимаешь лекарства?
— Нет. Я не строю плотин, — я отвожу воду.
— Каким образом?
— Сударь, — сказал Мевиль очень тихо, — невежливо требовать точки над «и» там, где и так все ясно. Вы, вероятно, не знаете, что мы живем в Содоме?
Фьерс невозмутимо взял сигару, закурил и, как ни в чем не бывало, стал пускать кольцами дым. Отвратительный порок Сайгона ничуть не шокировал его.
— Это, конечно, средство, — сказал он. — Но я не смог бы обходиться при каждой трапезе одним сортом хлеба. Как исключение, сверх прочего, случайно — пожалуй…
— Здесь это общая пища.
— Но только не для меня, — пробормотал Мевиль. — Я делал опыт. Математическая теория Торраля верна; женщина загромождает жизнь, — но я не могу… я не могу обходиться без женщин.
Торраль поднялся из-за стола.
— Вы оба, — сказал он, — еще не достигли высшей точки кривой. Вы цивилизованы, но недостаточно; менее, чем я. Хорошо, впрочем, быть уже и таким, как вы. Они вышли.
5
«Иошивара» — квартал, где расположены чайные домики с «женской прислугой». (Прим. перев.).