– Тогда, господа, под прикрытие! все в погреб!.. Как и все, я повинуюсь.
Теперь грохот германских кастрюлек кажется нашим ушам только перекатыванием больших ящиков: шесть футов земли, кирпича и цемента образует матрац между рвущимися снарядами и нашими черепами.
Затишье.
Амлэн, присевший где-то на постельном мешке, встает и походит ко мне:
– Командир, мы с вами будем спать не здесь… Раз бошу надоело теперь тратить столько снарядов попусту… не пойти ли нам сейчас в сторону нашего погреба?.. Тотчас же, потому что, если град снова начнется…
– Согласен.
– Вперед.
Комическая интермедия: два фокстерьера 67 О.А., видя, что мы уходим, мы, самые разукрашенные нашивками, следовательно самые мудрые и рассудительные, – авгуры, не правда ли? – без колебания покидают покровительственную сень погреба и следуют за нами, тычась мордами в наши икры…
…И они следуют за нами, простодушные зверюшки, к двум другим погребам, которые, пожалуй, менее безопасны, и до которых нужно пройти добрых два километра под открытым небом, среди рвущихся снарядов…
Несчастные фоксы! такие же, как простодушные люди, жертвы гибельного обаяния, которое связано с этим сильно действующим на воображение, отвлеченным понятием, – с иерархией.
И вот мы все четверо, Амлэн, два фокса и я, среди чистого поля.
Трах-тарарах! вдруг снова возобновляется бомбардировка и еще усиливается.
– Направо, направо, командир! – советует Амлэн. – Берегись левой стороны, и море свободно до ближайшей якорной стоянки… На левой стороне – дорога; они, должно быть, направили свою стрельбу на дорогу, имея в виду ночные транспорты.
Мы идем в сторону, собаки за нами. Пора была?.. бомбардировка все усиливается. Пора была?.. Гм… Странное выражение. Я не знаю достоверно, на что направлена стрельба, но мы уже далеко от дороги, а все-таки часто попадаем под обстрел… Амлэн, который считает себя ответственным за этот маневр, ругательски ругается. А я против воли смеюсь. Обезумевшие фокстерьеры буквально толкают нас мордами, ни за что в мире не отошли бы они от нас ни на один дюйм, они льнут к нам, к нам, полубогам, которые, очевидно, должны знать действительное средство, чтобы избегнуть вихря огня и железа. Всего несноснее, что ночь темна: полубоги шлепают по грязи и сбиваются с дороги. Амлэн заблудился в открытом поле, среди лабиринта тропинок. Стой!..
– Командир, мне кажется, здесь что-то похожее на перекресток… Одна, две, три… я насчитываю четыре дороги, но разрази меня гром небесный, если я знаю, по которой надо идти до вашего или моего погреба. (Наши дачи находятся рядом).
– Что же, старина, спросите… вот как раз часовой, он протягивает нам объятия… направляя на нас штык.
Небо немного очистилось. Несколько звезд рискнуло показаться между облаками. Звезды, шрапнель, выступление, сигнальные ракеты, осветительные ракеты… Совсем недурно!
Между тем Амлэн вступает в разговор, но с относительным успехом, – часовой знает свой приказ: не жечь ни спичек, ни папирос, ни фонарей, ни электрических лампочек, но он не знает местности.
– Я даже не знаю, как это называется.
– Ну, это называется Вайи.
– Вайи? Нет? Вы не шутите?.. Прошу извинения, господин поручик, но мой пост в Клермоне…
Бум!
Немедленное заключение: «упал недалеко». Действительно.
В конце концов Амлэн вновь обретает свой матросский нюх и угадывает.
– Командир!.. пять чарок вина против одного пинка ногой в задницу, что тот дом, вон там, это и есть ваша дача.
Мы «правим на него». Прибыли. И в то мгновение, когда мы толкаем решетку садика, окружающего дом, 210-миллиметровый снаряд падает посреди этого садика на навес, укрывающий пять лошадей артиллерийского парка. Конюх падает убитый наповал, его пять лошадей также. Амлэн, я и фокстерьеры облиты фонтаном брызнувшей крови. Если бы часовой на перекрестке дал нам сведения десятью секундами раньше, мы прибыли бы десятью секундами раньше к нашей двери, и двести шестьдесят четыре письма, о которых вы знаете, лишились бы своего адресата…
– Тысяча чертей!..
Амлэн прежде всего подбежал к конюху. Напрасно: от конюха остались только две половины, в добрых четырех шагах одна от другой.
Война ко всему приучает. Амлэн повернулся и флегматично сказал:
– Командир, вот здесь спуск в мой погреб. Не стоит тащиться до вашего: у меня есть лишний постельный мешок из хорошей бараньей кожи… Не соизволите ли?.. Ну, конечно, это совсем не то, что адмиральская лестница на «Курбэ».
Пятнадцать ступенек, покрытых липкой грязью. Внизу вытягивается во фронт, держа руку у каски, канонир и подает бумагу.
– Господин поручик, получено полчаса тому назад…
Амлэн разрывает конверт.
– Тысяча чертей, командир!.. Не везет нам с завтрашним наступлением! «Они» опять его отложили…
5. Мальмезон
Двадцать третье октября 1917 года. Четыре часа тридцать минут утра. Где-то между Вайи, которое занимают наши войска: и каменоломнями Боэри, которые удерживают немцы.
Обрывистый утес, дыра в утесе: вход в Ц.П. (Центральный Пункт). Мой Ц.П. белый. Я должен оставаться здесь теоретически в течение всего сражения. Телефонировать, отвечать по телефону, вот мое дело. Итак, я буду сражаться по телефону… Если только…
Для начала выхожу за дверь. Ц.П. переполнен. Слишком много любителей телефона. Здесь можно задохнуться, а я люблю дышать полной грудью, даже менее здоровыми испарениями, например, горчичным газом.
Только что гуськом, еще чернее черной ночи, прошли мимо танки 67 А.О., танки Амлэна, выступающие навстречу неприятелю.
А в еще ночном небе высоко, очень, очень высоко, без устали, без перерыва продолжают бушевать наши тяжелые снаряды.
Вот уже пять… шесть… нет, семь дней как они налетают шквалами, ураганами, падают лавинами впереди, позади, вокруг и на неприятеля, разбивая, дробя, давя, сравнивая с землей все, все существующее, ужасая или убивая все живущее. Горсточка оставшихся в живых, оставшихся вне сражения прежде, чем начали сражаться, ожидает молча последнего удара. Защищаться? Они об этом даже не думают. Это не сражение: это казнь. Мы будем казнить каких-нибудь пятьдесят, сто, двести или триста тысяч пруссаков (простите за такую точность! цензура на страже… не будем осведомлять неприятеля насчет его собственных действующих сил)… Итак, мы будем казнить этих пруссаков, таких глупых, таких несчастных и таких безумных, что они осмелились спать три года у нас, на нашей французской земле. Пещера льва однако не дом отдыха. Если они не знают этой аксиомы, то теперь им придется ее узнать. Точка, вот и все.
Налево от меня молчаливая толкотня. Высокие люди со смуглыми лицами, с желтым и зеленым шнурком на левом плече… ужасный шнурок, которого не любят видеть в неприятельских линиях… костлявые люди, быстрые и гибкие, пробираются один за другим по траншее, которая ведет к передовым линиям.
Это П.К.М.П. (Пехотный Колониальный Марокканский Полк) или 4-й Сводный (4-й Сводный Полк зуавов и стрелков)… или 8-й полк Алжирских стрелков, все неодолимые войска, которые всегда оставляли у неприятеля самые страшные следы своей свирепой храбрости.
Они появляются, скользят, исчезают. За ними другие. Еще другие…
Гм… посмотрим… Где моя противогазовая маска?..
– Талон! – говорю я моему денщику, – если меня будут спрашивать там, скажите, что я убит…
И вперед! Ц.П. – дудки. Я тоже иду туда, на неприятеля!..
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
ЕСЛИ ТЕБЯ НЕ УБИЛИ…
1. Возвышенность Крестных Матерей
«А я приговариваю вас к жизни»
Возвышенность Крестных Матерей очень обрывиста и господствует над долиною Эны, к северо-западу от Муассона, к югу от Дороги Дам и к востоку от форта Мальмезон, от которого получит свое название сегодняшнее сражение.
Оно уже кипит, это едва лишь начавшееся сражение. Весьма уступая нам численностью, снаряжением, а также моральными силами, немцы, хотя и побежденные раньше даже, чем начали сражаться, тем не менее защищаются с гордым упорством. И я сказал бы, как сказал король прусский Вильгельм, любуясь нашими африканскими стрелками при Седане: «О, храбрые люди!», если бы я не знал, и слишком достоверно, что весь этот героизм является лишь результатом той пассивной, животной, машинальной дисциплины, которой требовали в течение трех веков от своих автоматов-воинов эти зловещие фабриканты трупов, государи из дома Гогенцоллернов. Господь да избавит нас от них! – Ведь где нет свободы, нет храбрости.