А со старпомом у них сразу были нелады. А потом эта еще История с Танькой…
Вера Петровна вздохнула, бочком выскользнула из буфетной, где она, расставив пошире ноги, чтоб не швыряло от переборки к переборке, едва управилась с посудой, распределила ее вымытую, в шкафы с ограждением. Тотчас судно подбросило волною, и у Петровны ноги так и вросли в палубу. Потом «Зарайск» стал стремительно проваливаться, буфетчица воспользовалась мгновенным облегчением и едва не пролетела по кают-компании, воткнулась в дверь камбуза, откуда невозмутимая Михайловна подала ей через верхнюю открытую половину двери термос с крепким чаем, уложенный в личную, кокшину, сумку, и кое-что перекусить для обретавшегося на мостике капитана.
В рулевой было темно и качало здесь, как показалось Петровне, куда больше. Женщина не сумела сразу захлопнуть за собою дверь, и та распахнулась, с силой ударилась за спиной буфетчицы о переборку, так и осталась отворенной — сработала защелка.
— Двери! — крикнул невидимый старпом. — Закрывайте двери, черт побери!
Вера Петровна хотела повернуться, чтобы исправить оплошность, но тут вскинулась корма «Зарайска», теплоход сунулся носом под основание волны, волна еще больше пригнула его, и буфетчицу, зажавшую в руках сумку, понесло вперед, к лобовым окнам рубки.
«Термос! — испугалась Петровна. — Термос бы не разбить…»
Она натолкнулась на живое, чьи-то руки задержали ее, повернули, сдвинули в сторону, и тут Петровна увидела, что ее поднесло к капитану, который сидел на высоком стуле в левом углу рубки, между ним и переборкой и поставил буфетчицу вахтенный матрос.
— Штормуешь, Петровна? — спросил Ефим Макарыч, и в голосе его она услышала и участие, и добродушную насмешку. — Не сидится в каюте?
— Чайку вам принесла, Ефим Макарыч, и пожевать чего нито, — ответила буфетчица.
— Чаек — это человек, — откликнулся капитан. — Сейчас мы его уговорим, Петровна. Спасибо тебе, голубушка, не забываешь старика, Валерий Павлович!
— Слушаю вас, — отозвался из правого угла, где стоял локатор, старпом. Теперь Петровна освоилась в полумраке рулевой рубки, но старпома не видела, локатор его закрывал.
— Перебирайтесь сюда, чайку погоняем. Петровна расстаралась.
— Благодарю вас, — сухо ответил Черноморцев. — Я уже пил в кают-компании.
Свешников виновато крякнул и смущенно отворотил лицо.
— Да, — сказал он, помолчав, — конечно… Ты иди, Петровна, отдыхай. Как там молодая наша? Держится?
— Держится, Ефим Макарыч, молодец девка, — ответила буфетчица и принялась примериваться, чтоб аккуратно продвинуться к двери, не дай бог, старой морячке, опозориться перед этим волосаном — старпомом.
«Ах ты, шестигранный и нечесанный, отрез на валенки, — по-матросски ругалась Петровна, добираясь до каюты. — И кто тебя только выродил, черта синтетического… Не человек, а…»
Она не нашла определения ненавистному старпому, жалость к капитану, который не сумел отбрить этого пижона, жалость к себе самой, чей труд сейчас пренебрежительно отвергли, хотя старалась она отнюдь не для молодого чифа, подобравшиеся мысли о Тане Чижовой — «мучается девка!» — все это отвлекло Петровну от личности старпома, она тяжело вздохнула и вошла в каюту, которую делила с девчонкой, сраженной наповал морской болезнью.
3
Ресторанов Петровна не любила.
Да и бывать ей в них довелось только дважды. И оба раза водили ее туда те, кого не стало потом, и положила себе Вера Петровна не переступать порога этих развеселых мест, хотя, чего греха таить, приглашений она получала не мало, особенно когда была помоложе. А в неприятии открытого, на глазах у чужих людей, застолья была еще доля от кержацкого воспитанья Петровны. Родилась она, правда, в советские времена, только в их староверскую деревню на Алтае новое приходило неспешно, и до самой почти войны никто из бакшеевских мужиков не курил и в рот не брал сатанинского зелья.
И так уж случилось, что едва не выкравший ее из деревни Василий захотел отметить женитьбу в одесском ресторане, а потом, спустя годы, уговорил ее закрепить союз в «Золотом Роге» второй ее муж, аварец из Махачкалы — Сиражутдин.
Оба мужа Петровны были судовыми механиками. Ей не было восемнадцати, когда приехал из Одессы соседский сын Василий Бахарев, лет восемь назад — Верунька едва помнила его — удравший без родительского благословенья в город на учебу. Он работал в Совторгфлоте, рассказывал деревенским о диковинных странах, в каких побывал, и как будто бы не замечал соседскую Верку, исподтишка глядевшую на него. А когда осталась до отъезда ночка, признался Василий, что любит… Завязала Верка праздничное платьице да туфельки в узелок и махнула с Василием в Одессу, родителей не спросясь. В Новосибирске отбили телеграмму: не беспокойтесь, мол, простите, если можете, только мы теперь муж и жена. Да и то сказать, по-другому бы и не сладилось. Без венца батя Верку бы не отпустил, а в церковь Василию идти было нельзя, потому как партийный.