Дневное сияние меркло на глазах. Сначала в надвигающейся тьме утонули вершины деревьев леса, куда они попали, миновав скалы, затем исчезли верхние ветви, а в это время сумрак, этот извечный предвестник тьмы, уже окутывал серым пологом подножия лесных великанов. Этот лес, как и все леса на Де-Мойре, был так же дик и запущен, ветви деревьев и подлеска переплелись между собой в неимоверной, медленной схватке, поэтому абсолютно невозможно было разобрать, где есть хоженная тропа в этих вековечных буреломах. Да и не было таких троп: давно уже никто не ходил по де-мойрским лесам, где бродили ужасные существа ночи.
Они во весь опор мчались по узкой неезженой дороге, извивающейся между деревьями, и только природные инстинкты их лошадей спасали их от столкновения с огромными стволами. Их торопил Фонсека. Казалось, он что-то вдруг вспомнил.
— Скорей! — кричал он. — Скорей!
И вдруг угольно-черное небо, которое теперь превратилось в непроницаемую ночь, раскололось резкой вспышкой. Это вызвало взрыв ярости в Фонсеке.
— Третий Свет! — вопил он. — В Тудрейме до Третьего Света!
Чойс не понимал, что такое Третий Свет. Не понимали этого и остальные. Они только все понукали и понукали своих уставших, взмыленных лошадей, которые покрылись хлопьями пены.
Небеса сверкнули еще раз, и уши заложило от страшного удара грома. Тяжелыми, свинцовыми каплями полил холодный дождь.
— Третий Свет! — Фонсека пришел в совершенное неистовство. Он несся по лесу, мелькая между деревьями, как сказочный леший. Ничто не могло остановить его.
Третья вспышка была такой сильной, что на миг ослепила их. Сквозь стену холодной воды, льющейся с неба, и мокрые сплетения лесной растительности до них донесся рев ярости.
— В Тудрейм! — ревел Фонсека. — В Тудрейм!
Чойсу стало страшно. Эта бешеная скачка по лесу до конца вымотала его, он перестал понимать, что происходит, но зорче и внимательнее стал вглядываться в окружающий их лес. Теперь молния слепила глаза постоянно, и в проносящихся мимо картинах невозможно было различить подробности. Но в лесу что-то начало происходить. И когда путь лошади Фонсеки заступила невесть откуда взявшаяся темная, бесформенная фигура, Чойс внезапно понял.
— Сволочь! — Фонсека молниеносно вытащенным из ножен мечом смахнул на всем скаку верхнюю часть существа, и оно упало на дорогу, нелепо барахтаясь. На клинке Фонсеки была земля.
— Великие Мертвые! — орал он, виртуозно сквернословя и тыча клинком куда-то в сторону.
Тогда они увидели.
Пространство между деревьями изредка резко освещалось блеском молнии, и в этом свете становилось видно, что все оно кишит жуткими, невиданными ими прежде существами. В свете молнии четко, как на негативе, выступали их тела и головы, слепленные из тяжелой, черной земли, блестели их глаза — обточенные камушки, широко разевались огромные рты, в которых шевелились белые могильные черви.
Пробудились Великие Мертвые, ужасные порождения земли Де-Мойра, как это было уже не одно тысячелетие.
Впереди еле забрезжила серым опушка леса — подъезды к мааконду Тудрейм, а Великих Мертвых все прибавлялось. Их плодила сама земля. Она вскипала большим, рыхлым бугром, и из этого животворного лона появлялось новое существо. Уже около дюжины их быстро мчалось за лошадьми. Фонсека, скача впереди, неустанно рубил земляных монстров, которые затем за их спинами вновь срастались, с утробным ревом преследуя их. Вскоре их был уже целый легион, а из лесу выходили и выходили новые.
Но впереди уже был Тудрейм.
Еще издали они увидели распахнутые ворота мааконда. Долго, невыносимо долго кони несли их к ним, а ворота приближались ужасно медленно. Вслед мчалась орда Великих Мертвых, наполняя молчаливый лес своими яростными, замогильными воплями, а уставшие лошади уже вотвот могли просто стать, желая расслабляющего отдыха и отдавая себя и своих хозяев внезапно проснувшимся чудовищам.
Не останавливаясь, они пролетели по опущенному деревянному мосту, отозвавшемуся негодующим гулом, и в облаках поднятой лошадьми пыли соскочили на землю во дворе мааконда, защищенном сверху нависающими длинными галереями. Мечи давно уже были выдернуты из ножен, в руках Шамиссо по старой привычке мигом оказался бесполезный здесь бластер, — они решили дорого отдать свою жизнь.
Но вдруг застыли в удивлении. Рев Великих Мертвых удалился и затих, ворота мааконда были закрыты, а снаружи, поднимая мост, звенели цепи.
Они были в безопасности.
21
Мааконд Тудрейм и впрямь был заброшен. На всем виднелись следы запустения, везде царили тишина и разрушение. Относительной сохранностью отличался только главный холл замка. Это было большое, сферическое помещение с рядом огромных каминов вдоль стены. По углам его валялось великое множество поломанной, изрубленной мебели: старинные кресла, стулья с гнутыми спинками, огромные столешницы, в которых накрепко сидели крошащиеся наконечники стрел. Все это позволяло прийти к выводу, что мааконд Тудрейм погиб не своей смертью. Вся эта рухлядь была покрыта толстым слоем копоти и пыли, но центр зала был чист от мусора, каменные плиты были хорошо выметены и выглядели так, будто ими пользовались постоянно. Там ясно был виден странный узор, линии которого причудливо расходились, скрещивались, образуя сложную фигуру. Приглядевшись, Чойс понял, что это пентаграмма с выведенным внутри кругом.
— Они появляются там, — сказал Фонсека, кивая на узор. — Откуда они появляются, не скажет никто, ибо не знает. Демоны пространства могут быть везде и нигде одновременно.
— Мы вовремя? — спросил Чойс.
— Да. Их танец начнется ночью.
— Сейчас ночь.
— Еще нет. Нужно ждать.
За окнами была непроглядная чернильная темень. Лоу ввел лошадей прямо в зал, поставив их в углу.
— Мы их возьмем с собой?
— А ты думал, мы пойдем через Страну Апокалипсиса пешком?
— Я ничего не думал, Фонсека, потому что ничего не знаю.
— Это хорошо, что ты не споришь.
Потом Чойс заснул. Ему снилась «Пифия», летящая сквозь тьму космоса, и он был на ней один. Было холодно и тоскливо. Его разбудил резкий толчок в бок и чьи-то сдавленные вопли. Шамиссо, так бесцеремонно растолкавший его, был встревожен. Он показал на мечущегося по холлу Фонсеку, выкрикивающегося что-то нечленораздельное.
— Какая-то дрянь идет мимо замка в лес, Чойс, — сказал Шамиссо.
— Что это?
— Непонятно. Вроде люди. В темноте не разберешь. Они поют.
— Он не согласен с этим? — кивнул Чойс на Фонсеку.
— Нет. Он говорит, что это какие-то ботольфинги.
— Они просто поют? — Чойс недоумевал.
— Да, но мне не нравится эта песня. У нее странные слова.
Рядом с Чойсом очутился Фонсека. Он был сильно напуган и взбешен одновременно.
— Это не ботольфинги, а Ботольфинги, Шамиссо. — Фонсека брызгал слюной. — Я не хочу лишиться разума, как Лалнольф Пачеко.
— Кто они, Фонсека? — спросил Чойс.
— Я уже говорил вам о них. Они — предки Волдьфганга. Они мертвы, Чойс, мертвы уже много сотен лет. Эрга прокляла их. Понял?
— Как они смогут помешать нам?
Глаза Фонсеки расширились от ужаса.
— Они поют, — завопил он, и вдруг в уши им ударил рокочущий мотив песни, способной свести с ума. Песня влетала в окна, кружила по замку, и, казалось, сама душа теряет покой, уносясь в красные просторы безумия:
Белые туманы Тарлтара
Проплывают мимо и сквозь нас,
Чтобы рассеяться в ненужный дым.
Но им уже нечего сушить,
Ибо наши тела истлели, как и сердца.
О, как мы страдаем!
Мы бредем, родная плоть и кровь,
Которая навеки застыла в наших жилах,
И будем брести так вечно,
Будем вечно скитаться,
Пока другая наша плоть
Не будет умерщвлена,