— Я виноват лишь в том, что меня не было рядом с тобой, когда тебе было плохо, — произнёс он ровно. — В смерти Дикого виноваты не мы, и не мы будем эту вину искупать.
Он прервал объятия, чтобы не показаться навязчивым, хотя пресытиться этим запахом не представлялось возможным.
— Простишь меня?
— Объясни это Таше. Она теперь до конца жизни будет этот шоколад ненавидеть. — Алиса вздохнула, прикрыла глаза и теперь уже уткнулась в его грудь лбом. — Это какой-то кошмар. Я поняла, если бы Лёху вальнули. Если меня — все бы тоже поняли. Но Дикий... Если бы не он, мы бы ведь давно друг другу глотки перегрызли.
— Если хочешь, Таше тоже объясню, — во взгляде Ворона промелькнула насмешливая искорка.
Вернувшуюся в изначальное положение девушку снова захотелось обнять. Яйца могли облегчённо выдохнуть, а он — снова зарыться носом в волосы и вдыхать, вдыхать, вдыхать... Тихий и спокойный, как скала. Алиса знала — это внешнее, подозревала сбитые костяшки под перчатками, потому что обычно он их снимал, но всё равно позволяла себе обманываться и заражаться этой холодной отстранённостью.
— И нет, не надо извиняться. Это твоя работа, а от моего настроения она не зависит.
Алисе хотелось ещё добавить — будто первый раз, но не стала. Побоялась, что не так поймёт. Хреново ей было ещё и до Ворона, даже до Лёхи, и никого рядом не было, а тут — целый лучший друг, подвалившие чуть позже остальные, и переживалось всё несколько полегче.
— Значит, не простишь, — констатировал он. — Что ж, я и не надеялся. Хотя иногда мне кажется, что если моя девушка не против собственной смерти — я точно делаю что-то не так. Но это же так, глупости. Чего я, в самом деле, — Ворон улыбался. Почти смеялся, что уж там, хотя и выходило как-то совершенно не весело.
Алисе захотелось его ударить. Куда — не важно, но побольнее. Чтоб отсутствующие порой мозги встали на место.
— Я не собираюсь тебя прощать, потому что не за что винить, придурок.
Эти перепады из холодного «Ворона» в «Ворона» её порой раздражали. Она видела его с братвой, видела с друзьями, видела, в конце концов, только рядом с собой и ловила себя на мысли, что это три разных человека, хотя последние два и были похожи.
Глава 2.3
— И с чего ты взял, что я хочу подохнуть? Не дождёшься. Просто, — Алиса замялась, — просто я пытаюсь найти объективную причину. И у меня ничерта не получается. Не делай вид, что ты не понял — мне сейчас не смешно.
Колючий и вредный не-рыжий призрак снова вылетел из привычного Ворону восприятия вселенной. Ему захотелось завести руки за голову и выпалить «Сдаюсь!», но после этого на нём точно появится пара новых синяков.
— Если нет объективных причин, можно поискать объективные последствия, — Ворон пожал плечами и больше не испытывал судьбу, отстранился и скрестил руки на груди. — Кому жить, а кому не стоит, например. Раз не смешно — значит, я плохо пошутил, но даже если не брать это в расчёт, останется только твоё объективное недовольство, и... — он запнулся, вздохнул и взглянул прямо в глаза. — Алиса, ты готова к войне?
— А у меня есть выбор? — отозвалась она, сползла по стене и теперь смотрела на Ворона снизу вверх. — Серьёзно спрашиваешь?
«Нет, шучу», — сдержал себя Ворон, оставаясь абсолютно нейтральным, и, главное, промолчал.
— Пока что выбор есть. Это я хочу войны, потому что меня это вкрай задолбало, а смерть Дикого... эта смерть стала последней каплей. И идти за мной не обязательно. И методы можно придумать другие.
Она даже вопроса поначалу не поняла. Наверное, Алиса была готова к войне в тот момент, когда увидела метку на руке Дикого, когда осознала, чья она, и испытала сразу всё: и гнев, и ненависть — что к себе, по непонятной причине, что к неонацистам, — а затем глухое отчаяние. Часики оставшихся дней жизни затикали как-то сами по себе.
— У меня убили брата, — она шмыгнула носом и неровно выдохнула, — который меня вытащил из наркотиков. Который меня на ноги поставил, в конце концов. Война — это хреново, конечно, — в голосе прорезались нотки мрачного осознания, — крайне хреново. Но вряд ли кто-то из нас сейчас развернётся и уйдёт.
Ворон тряхнул головой, заставляя себя выдавливать то, что чёрной субстанцией сидело где-то в сердце — что-то очень плохое и неправильное.
— Есть разница между убийством одного из и убийством всех. Но с сегодняшнего дня для меня нет этой разницы. Мне похуй, будут у них дети или семьи, мне насрать, будут ли у них собаки или девушки, — прорывающийся наружу рык разбился о колючего не-рыжего призрака, и Ворон не смог больше смотреть на Алису. — Потому что им тоже похуй. Или они перебьют друг друга сами, или их убью я. А вы делаете свой выбор. Док прав, мне нельзя решать за всех. Я неправильно решу.