По слухам, витающим среди старшеклассников, учитель истории был связан с криминалом. Таша перечить не стала — испугалась. Не сразу поняла, что от неё требуется, долго училась, но когда мужчина хвалил — отпускало. Страх стал полноценным спутником её жизни. Только-только делающая первые шаги к социализации, она снова закрылась в себе, опустила голову, поникла плечами и полюбила толстовки. Потом случился инцидент-с-кипятком. Первая паническая атака, произошедшая в учительской. Воспоминания смазались, но, когда Таша себя осознала — выла от боли и смотрела на трясущиеся обожжённые руки. Оба предплечья представляли из себя красное пятно, а учитель спешно застёгивал ремень брюк и торопился к ней.
— Идиотка, — бормотал он, поднимая её на ноги. — Не ори, пойдём.
Медпункт, школьные коридоры и волнующаяся бабушка, которая очень хотела знать, что именно произошло. Но Таша не знала, а про учителя говорить не могла. Поэтому на вопрос, что делала в учительской, пришлось соврать, получить выговор, встать на школьный учёт и отработать пятьдесят часов уборки территории учебного заведения. После этого встречи с учителем перенеслись к нему домой, а на зажившие ожоги добавились шрамы. Новый день — новый порез. Сидя подолгу в задрипанной ванне, Таша смотрела на проступающую кровь и давилась слезами бессилия.
Всё закончилось в один день. И мечты Дарьи Павловны о хорошей жизни для внучки — в том числе.
— Мне больно! — девочка дёрнулась вперёд, вырвалась и отступила на шаг назад. — Не надо, пожалуйста. Я не хочу!
— Раньше надо было думать, у тебя был шанс отказаться. Сама виновата. А сейчас не смей со мной спорить, Таня, — мужчина наступал, а его взгляд темнел. — Повернись обратно. Иначе будет и вправду больно.
Она упёрлась в кухонный гарнитур, вжалась в него, приподнимая подбородок. Учитель высился над ней скалой — огромной и страшной, ненавистной. Руки сами начали шарить по столешнице в поисках, чем бы защититься, и нашли.
Его ухмылка, потом крик, попытка отбиться… но зашкаливающий адреналин был на стороне слабой Таши.
— Где тебя носит?! Ночь на дворе! — взволновано затараторила взявшая трубку бабушка. — Живо домой! Уроки не...
— Мам? — голос девочки дрогнул, она утёрла слёзы, оставив на щеке красный след. — Забери меня, пожалуйста.
— Что случилось? — тут же насторожилась женщина. — Где ты?
— Я человека убила, — всхлипнула Таша и глухо разрыдалась. Она сидела рядом с мёртвым учителем как была — в одной рубашке на голое тело, потому что ему не нравилось видеть её совсем обнажённой после ожога. Руки всегда должны были быть скрыты, мужчина считал их отвратительными.
Имени она его тоже не запомнила. А на уроках он её почти никогда не спрашивал.
— Танечка!
Запах какой-то теплоты, приглушённой временем, окутывал и успокаивал. Таша открыла дверь, пустила бабушку в квартиру и тут же рухнула на пол, складываясь пополам. Дыхание спёрло, а долго сдерживаемая истерика вырвалась наружу. Женщина присела рядом, накрыла её собой, прошептала:
— Ничего, всё хорошо. Никто не узнает, слышишь? Никто, всё, всё, успокойся.
На полу в коридоре сидели две плачущие Сернины, а посреди студии остывало тело мужчины, до конца уверенного в том, что он прав.
— Это я, слышите?! — кричала Дарья Павловна, упорно пытаясь прорваться к сжавшейся от ужаса девочке. — Я его, слышите! Ножом! Я! Ребёнка пустите, сволочи! Пустите! Таня!
Бабушка протягивала к ней руки, но двое полицейских надёжно держали пожилую женщину.
— У него в глазницу был встроен имплант, — сухо ответил мужчина в форме, прячущийся за маской. — У нас есть записи. — И кивнул сослуживцам. — Увести.
Дополнение. Цветок, взращённый кровью. ч.2
Таше никогда в жизни не было так страшно — пока её тащили вниз по ступенькам с пятого этажа, пока усаживали на заднее сидение служебной машины и везли в отделение. Она даже не плакала. Её била крупная дрожь, девочка одёргивала рукава толстовки и проклинала себя за то, что пренебрегала советами бабушки и ходила в школу в шортах. Сама виновата во всём этом кошмаре. Худоба ног ведь могла нравиться не только ей. Так оно и вышло. Таша не пыталась искать себе оправдания, не смотрела по сторонам и даже прощалась с жизнью. За убийство назначалась смертная казнь.
«Но ведь, — одна мысль, еле различимая, за паникой и страхом билась в уголке сознания. — У меня же не было выбора...»