Треск веток в костре смешивался с тяжелым дыханием, пока они едва-едва касались губ друг друга и не двигались. Потом Кай резко выдохнул, напористо поцеловал и немного отпрянул, чтобы стремительно вернуться и наполнить Кёнсу вновь членом и ворохом эмоций, в которых Кёнсу терялся и забывался.
Больше Кай не сдерживался и двигался мощно и быстро, со звонкими шлепками ударяя узкими бедрами по ягодицам Кёнсу. Раз за разом пронизывал собой, раскрывал собой Кёнсу полностью, вдавливал на сильных толчках в мягкий песок, что шуршал под тканью, пальцами тянул за волосы, и Кёнсу запрокидывал голову, подставляя горло под жгучие поцелуи и укусы, гортанно стонал, обрывая звуки, глотая их, задыхаясь. Под ресницами растекалась влага, и Кёнсу все крепче сжимал Кая ногами, раскачивался всем телом, следуя за толчками. Выпустив складки ткани, он торопливо и беспорядочно хватался за плечи Кая, пытался обнимать и вжимать в себя. Пальцами путался в отросших волосах, подставлял губы, хрипло выстанывал имя, умолкал на поцелуях и несдержанно вскидывался, насаживаясь на член с отчаянной решимостью.
У Кёнсу перед глазами заплясали цветные пятна, и он всерьез собрался воспарить, но Кай, будто только этого и ждал, задвигался плавно и убийственно неспешно. Выходил из Кёнсу полностью, мучил томительным ожиданием, потом еще медленнее вдвигал член, растягивая раздраженные и согретые трением края. Иногда трогал пальцами меж ягодиц и просовывал их внутрь, гладил и заставлял почувствовать разницу, сводившую с ума.
Кёнсу тянулся рукой к собственному члену, но Кай перехватывал за запястье, с силой прижимал руку к песку и не разрешал прекратить чувственные мучения. После еще и кончиком носа потерся о сосок, вынудив Кёнсу выгнуться и протяжно застонать.
Встав на колени, подхватив Кёнсу за бедра и приподняв повыше, Кай все же заполнил его одним напористым движением, после чего задвигался сразу с неожиданно сумасшедшей скоростью. На частых толчках у Кёнсу даже дышать нормально не получалось. Он выгибался, вскидывался, пытался за что-нибудь ухватиться, но не находил точку опоры. Наконец обессиленно обмяк, позволяя Каю стремительно и ритмично биться в свое тело, тянуть за бедра, насаживая все жестче и быстрее.
Сил у Кёнсу и впрямь не осталось, ни на что. Мышцы после напряжения распустились и казались мягко-невесомыми. Он просто покачивался на волнах, что создавал для него Кай своими непрерывными движениями. Смятение внутри нарастало постепенно, пока не обрело ошеломительную остроту. На каждом толчке теперь внутри Кёнсу разом звенели все нервы, оглушая его смесью из кристально чистых ощущений и стирая любые мысли, даже зачатки мыслей. Пока одним толчком из Кёнсу как будто все нервы и вырвали, оставив одно непреходящее блаженство, которое струилось по жилам вместо крови.
Далеко не сразу он осознал, что лежит на спине и смотрит в темное небо, улавливая на плече чужое дыхание. Кай лениво водил ладонью по его груди и животу, размазывал сильнее по коже липкую влагу, потом подтащил к себе под бок, приобнял и накинул сверху измятую накидку.
Кёнсу прижал руки к груди и свернулся клубком. Он никогда раньше не спал с кем-то рядом, вот настолько близко. Только с Фанем в пути, но это было другое. Если верить ощущениям — совсем другое. А Кай спокойно прижимал его к себе, удерживал рукой за пояс и позволял прятать лицо на груди.
Уже почти провалившись в сон, Кёнсу нашел слово, которое безупречно отражало его состояние — умиротворение.
●●●
Они покинули остров в назначенный срок. Не без сожалений. По крайней мере, Кёнсу точно сожалел, потому что нигде ему не было так спокойно, как посреди озера. Особенно сильно он сожалел о времени, проведенном вместе с Каем за чтением книги.
Первый день полета прошел тихо. Горы еще только маячили на горизонте, а собрать топливо им удалось без особых проблем и с приличным запасом. Когда же стемнело, и Фань уснул на носу гондолы, Кёнсу сам пошел следом за Каем в трюм.
Они, не сговариваясь, свалились на старую шкуру, сдирая друг с друга одежду. Кай твердо зажимал ладонью рот Кёнсу, не позволяя стонам нарушать тишину. Жалил поцелуями шею, находил старые метки и заставлял их снова пылать под кожей невидимым огнем. Кёнсу сплетал свои пальцы с пальцами Кая, помогал растянуть себя, а после опирался на колени и руки и раскачивался под напором Кая. Кусал его ладонь, что все так же надежно зажимала рот, подавался назад, принимая член Кая в себя на всю толщину и желая испытать еще раз все то, что испытал в свете костра на островке.
В этот раз их близость напоминала исступление. Кай безжалостно разбивал Кёнсу собой, заставлял сильными толчками терять равновесие. Они иногда замирали, тяжело дыша и вслушиваясь в ночь. Слушали шелест ветра, тихий скрип досок, слабые и редкие вскрики птиц, а потом опять забывали обо всем. Кёнсу пластался под Каем на расстеленной шкуре, хрипел на частых толчках, подавался всем телом навстречу и мечтал прилипнуть кожа к коже. Жадно ловил в сбитом дыхании собственное имя, умирал от прикосновений горячих губ к кромке уха и бился в оргазме, беззвучно выстанывая имя сам. И засыпал в кольце крепких рук, прижавшись щекой к гладкой груди. Под стук сердца, который успокаивал.
Такие ночи закончились быстро — они достигли гор, и спать приходилось теперь по очереди. В первое время Кёнсу готов был оспорить такой распорядок, но на третью ночь на них напали в горах. Выпало это, по счастью, на дежурство Кая.
Кёнсу разбудил стук. Он спал в трюме вместе с Фанем и сначала вообще ничего не понял — просто открыл глаза и в недоумении приподнялся на локте, пытаясь понять, что же его разбудило. А потом в борт резко ударило раз, другой, еще и еще. Кёнсу схватил лук, колчан и дротик, велел Фаню спрятаться и кинулся на палубу, чтобы растянуться в тот же миг на досках. С ног его сшиб Кай, который тут же прижал палец к губам и кивнул в сторону правого борта. Туда они подбирались ползком, чтобы посмотреть в проточенные в дереве отверстия.
С утеса в дирижабль метали камни, обернутые какой-то пакостью. Пакость горела при этом. На их счастье, дирижабль шел на такой высоте, что закинуть снаряды в гондолу у нападавших не получалось. Камни били в борт и днище.
Но вскоре их радость омрачилась. В темноте они не заметили второй утес — повыше, и гондола ткнулась в него носом. Кай отреагировал мгновенно: ухватил шест, что всегда лежал у борта, и оттолкнулся от каменной стены, заодно разворачивая “Облако” немного. Но этих мгновений хватило, чтобы на палубу с утеса спрыгнули двое, вооруженные дубинами.
Кай налетел на одного из нападавших, и оба кубарем покатились по палубе. Второй нападавший возвышался над Кёнсу на две головы, потому, видимо, решил, что Кёнсу угрозы не представляет, и кинулся следом за клубком из двух тел, что докатился до кормы.
Кёнсу, не мешкая, наложил стрелу и прицелился. Туго натянутая тетива загудела. Стрела вошла в спину грабителю, как гвоздь в масло. Он схватился за грудь, захрипел и покачнулся. Отбросив лук, Кёнсу ринулся на раненого и с силой толкнул плечом в спину. Разница в росте сыграла решающую роль: грабитель перевалил через борт и исчез во тьме с воплем.
Прихватив дротик, Кёнсу обернулся. Кай вытирал нож о накидку из шкуры на поверженном враге, после чего тело общими усилиями спровадили за борт.
— Больше по ночам лететь не будем. Бросаем якорь и пережидаем. Лететь будем только днем. Да и ветер будет меняться, — подвел итог Кай, когда исправил курс и обошел опасное место.
Так и сделали. Для ночных стоянок поднимались как можно выше и бросали якорь в таких местах, куда было бы сложно добраться. На ночь к якорному канату Кай крепил колокольчики, издававшие противные и пронзительные звуки. Фань от этих звуков просыпался мгновенно.
Все бы хорошо, если бы не предвиденные Каем перемены ветра. Кёнсу пришлось познакомиться с ускорялом. Ускоряло представляло собой подобие двух плавников, крепившихся к бортам по центру. Нужно было на обоих бортах крутить ручки, чтобы эти плавники “махали” и хоть сколько-нибудь влияли на скорость передвижения дирижабля. Если за левый плавник Кёнсу брался утром, то к полудню он полностью терял боеспособность и ни на что не годился.