Билл обернулся со странным выражением во взгляде.
— Это ты их?..
Стэн молча кивнул. Билл тихо присвистнул и, оглянувшись на них в последний раз, вытащил из-за пояса брюк пистолет и вошёл в книжный. Сэн нырнул следом, вытащив свой пистолет, но стрелять ни в кого не пришлось. Книжный оказался совершенно пуст. Билл достал из рюкзака фонарик и, сощурившись, вчитался в несколько обложек.
— «Его банан», — вслух прочитал он, глядя на отсыревшую книжку у самого входа в книжный, на той полочке, где обычно лежат бестселлеры. — А что, звучит интересно, как думаешь?
Стэн направил фонарик ему в лицо.
— …Фу? — протянул он, скривившись. — У меня тут есть кое-что интереснее.
Билл перевёл взгляд и луч фонарика на книгу в мягкой обложке, которой размахивал Стэн. Сощурившись, Билл прочитал название и прыснул.
— Хотя бы дочитаешь, — выдавил Билл после нескольких секунд задыхающегося смеха.
С обложки на Билла скалилось какое-то чудище, напоминающее оборотня с окровавленной пастью, а над ним складывались буквы в два слова: «Чёрная стремнина». Нахватав полную охапку комиксов про Человека Паука, парни сбросили пожитки на длинном диванчике у водительского и пассажирского сидений, вновь со второго раза завели трейлер и тронулись в сторону дома.
========== 9. Беверли читает стихи ==========
Когда-то новые колёса трейлера со скрипом летели по разбитой дороге. Комнатушка, убранство которой составляла низкая кровать с замызганным матрасом да узенькая скамья у настежь распахнутого окна, вся провоняла сигаретным дымом, от плотного запаха которого у Стэна разболелась голова. Тот поджал под себя ногу и более-менее удобно устроил локоть в оконном проёме, расслабленно зарывшись пальцами в волосы и прикрыв глаза от прорывающегося в трейлер ветра. Сидящая напротив Беверли вытянула руку и стряхнула пепел на улицу.
Затянулась давно отсыревшим и высохшим табаком, поморщилась, втянула воздух сквозь плотно сжатые зубы, вновь стряхнула пепел и выдохнула струю едва различимого сизого дыма, сминая пальцем нагревшийся фильтр. Беверли с явной досадой облизнула уголок губы, обожжённой горячим фильтром, и перевела задумчивый взгляд на Стэна. Тот, с закрытыми глазами, расслабленно подставивший лицо вечернему солнцу, почти что скрывшемуся за рядами полуголых деревьев, выглядел почти умиротворённо. Если бы не сморщенный нос, придающий его лицу выражение некоей брезгливости или даже отвращения, может, даже непринятия, возникающее обычно у некурящих людей где-нибудь на автобусной остановке или на перроне железнодорожной станции, да рука, покоящаяся на бедре с прикрепленным к нему охотничьим ножом, будто готовый в любой момент вытащить его.
Увидевшая его в первый раз, с доброжелательной улыбкой забравшего выстиранное полотенце в душевой дома на Роджерс-авеню, Беверли с затаённой досадой увидела в дружелюбном парнише либо беспечного идиота, невесть как выжившего в обернувшемся пепелищем злобном мире, либо неплохо прикинувшегося мародёра, который собирался вырезать их всех ночью и растащить с трудом собранные припасы. В ту ночь Бев практически не спала, прислушиваясь к скрипу старых половиц и осеннему ветру, шёпотом раздающимся в тонких стенах, готовая в любой момент выхватить из-под подушки пистолет и выстрелить.
Лишь спустя несколько дней, приглядевшись, в тёмных глазах она сумела различить глубоко затаенную скорбь и выверенную настороженность, граничащую с паранойей, какую видела каждый день, смотрясь в покрытое брызгами и разводами зеркало. Такую же скорбь она замечала в Билле, когда тот смотрел на младшего брата и невольно вспоминал, что им двоим пришлось пережить ещё совсем, казалось бы, недавно. Билл доверял Стэну, это было словно древней аксиомой, и проявлялось это не в защитных речах в ответ на нападки Майка, ведь, известно, язык лжёт. Такое безграничное доверие пряталось в глазах; оно сверкнуло ярче любых звёзд, когда потерявшийся Джорджи целым и невредимым кинулся брату на шею и рассказал позже вечером обо всём, что с ним приключилось, Биллу и находившейся с ними в одной комнате Беверли.
Вытянуть Стэна на разговор оказалось, на удивление, слишком просто: пусть и проведя несколько дней вместе с Неудачниками (как они назвали себя ещё в детстве), пусть и успев уже некоторым спасти жизни, пусть и разделяя с ребятами работу, Стэн продолжал держаться обособленно. Даже здесь, в тесном трейлере, он предпочёл сидеть наедине ото всех, в другой комнате, не прислушиваться к чужим разговорам и в целом изображать ветошь, будто его и нет. До уха донёсся громкий, чем-то похожий на завывание умирающего животного, смех Ричи, и последующее неразборчивое возмущение Эдди. Бев дёрнулась, но так и не смогла оторвать взгляда от почти задремавшего Стэна.
Под предлогом покурить в другой комнате, чтобы Джорджи лишний раз не дышал противным даже для неё дымом, Беверли уселась напротив задумавшегося о чём-то Стэна да так и молчала вот уже вторую сигарету.
Беверли затянулась в последний раз и, щелчком большого и среднего пальцев отправив бычок в закрученный полёт из окна, выдохнула жалкие остатки дыма. Постучав обломанными ногтями по мятой пачке сигарет, Бев поджала губы и резко отвернула голову, будто так и незамеченное разглядывание Стэна являлось чем-то постыдным.
— Так ты… не хочешь посидеть со всеми? — начала она хрипло, будто с самого утра ни с кем не разговаривала, но даже не потрудилась прочистить горло.
Когда Стэн открыл глаза и перевёл на неё хмурый взгляд самых обычных карих глаз, почти что такого же цвета, как и у самой Беверли, но на порядок темнее, она всё же прочистила горло, чтобы хоть как-то заполнить тишину.
— Мне и здесь хорошо, — тихо, с титаническим спокойствием, как обычно, произнёс Стэн, вот только рваное и краткое дыхание в пух и прах разбило его слова. Комнатка будет проветриваться, как минимум, ещё несколько часов, а для некурящего порой и пару минут тяжело в таком запахе высидеть. Не говоря уже и о том, что спокойствие было каким-то фальшивым.
— Энергии Ричи на всех хватит, — одним уголком губ ухмыльнулась Бев, наблюдая за убегающими за противоположным окном деревьями.
— Он какой-то… — начал Стэн и запнулся на полуслове. — Странный.
— Каждый справляется со стрессом по-разному, — тихо отозвалась Беверли. — Ему так проще смириться. Он ведь тоже потерял родителей не так давно.
Стэн перевёл на неё мутный взгляд. Глаза его были передёрнуты пеленой осознания, может, даже понимания или шквала собственных воспоминаний. Беверли не смогла точно распознать весь спектр этих эмоций.
— Трудно каждый день жить с мыслью, что ты по уши увяз в дерьме, — продолжила она ещё тише, с пересохшим горлом. — Ещё труднее это принимать именно ему. Если бы не мы…
Бев замолчала и прикусила губу. Она мельком посмотрела на притихшего Стэна и тут же отвела взгляд.
— То что? — услышала она очень и очень тихий вопрос.
Она не спешила отвечать. Возможно, зря она вообще завела эту тему, ведь, кто знает, как может отреагировать Ричи, если за его спиной она расскажет кому-либо о его слабостях. Бев глубоко вздохнула и прикрыла глаза, и голос её стал необычайно жёстким:
— Он бы давно уже сдался.
Солнце совсем скрылось за уползающими деревьями. Смеркалось. В соседней комнате, откуда доносились тихие разговоры да звон бутылки виски о керамическую кружку, зажёгся яркий свет, проникающий длинной тонкой полоской под входной дверью. Запах сигаретного дыма мерзким паразитом въедался в потную кожу и слипшиеся волосы, а Бев ногтями подцепила очередную порцию свёрнутого в трубочку никотина. Четыре щелчка, и лицо Беверли озарилось маленьким огоньком. Выдохнув, она неосознанно смяла в пальцах фильтр. У Стэна почему-то пересохло в горле, и он уже хотел было уйти в комнату к остальным, когда услышал тихий шорох. На полу, озаряемая полоской света, лежала небольшая открытка из Элликотт-Сити, какую можно было найти в любом книжном магазине или сувенирной лавке. С тихим стуком Бев стряхнула пепел за окно и затянулась снова, движения её были рваными, резкими, будто она тоже заметила открытку и всеми силами пыталась показать своё безразличие, но у неё ничего не получалось. Наткнувшись мизинцем о закрытую «Чёрную стремнину» с отогнутым уголком страницы вместо закладки, Стэн оттолкнулся от скамьи и осторожно подобрал открытку. На ней, затупленным графитным карандашом, самым обычным, были нацарапаны три строчки, совсем неразборчивые в сумеречной темноте.