К счастью, «вызов» к такому количеству покойников сработал внутри меня исправно. Мы прибыли на место теракта буквально через несколько минут, намного опередив «Скорую помощь», и Слегину удалось быстро оцепить площадь двойным кордоном, чтобы отсечь зевак, журналистов, медиков и вообще всех, кто попытался бы сунуть свой длинный нос под землю.
А потом в переход были запущены я и Ригерт. Можно было бы, конечно, дать нам в помощь еще десяток-другой обезовцев, но Слегин свято соблюдал свое обещание принять все меры для того, чтобы о Даре знало как можно меньше людей — в том числе и «раскрутчиков».
Мы с Ригертом спустились по ступенькам (я — впереди, мой спутник — сзади и сбоку) и тут же натолкнулись на тело, которому не хватало самой существенной части. Помнится, побледневший Ригерт принялся озираться с таким видом, словно надеялся разглядеть в кровавом рагу вокруг нас именно ту голову, которая принадлежала несчастному. Впрочем, скорее всего он просто не хотел любоваться свежеобезглавленным мертвецом.
А когда он вновь бросил взгляд себе под ноги, дело уже было сделано, и голова у парня (то, что это был молодой парень, выяснилось потом) уже обнаружилась на своем законном месте, и бывший покойник очумело тряс ею, пытаясь понять, что же такое с ним приключилось…
История до сих пор умалчивает, что именно тогда доконало Ригерта — море крови вокруг или воскрешение явного мертвеца. Как бы там ни было, матерый оперативник, имевший шрамов на теле и на физиономии больше, чем наград, грянулся оземь без чувств, едва не раздавив своей массой еще не пришедшего в себя воскрешенного.
Наверное, не так-то просто человеку, повидавшему на этом свете все, что можно, и то, чего видеть не рекомендуется даже в состоянии сильного алкогольного опьянения, а потому твердо усвоившему, что чудес не бывает, а бывают лишь более или менее трезвые фокусники, пережить мгновенное крушение своих представлений о мироздании.
Будь на месте Ригерта кто-нибудь более чувствительный, он бы вообще мог слететь с катушек и до конца своего жалкого существования в смирительной рубашке верещал бы: «Чур меня, чур, нечистый попутал!» — но «раскрутчики» чрезмерной чувствительностью не страдали, поэтому после непродолжительной отключки мой проводник в ад ожил — причем сам, без моей помощи — и дальнейшие чудеса немедицинской реанимации воспринимал с героической стойкостью. Хотя и предпочитал держаться за моей спиной, уделяя основное внимание оживленным, а не кровавому крошеву, каким они только что были…
Уже потом я узнал, что в это время творилось на поверхности.
Слегин быстренько опросил свидетелей (без особых удач) и задействовал так называемый план «Капкан». Но, как это и прежде бывало в подобных случаях, капкан не сработал. Вернее, сработал, но на субъектов, не имевших никакого отношения к теракту: воров-карманников, угонщиков машин и прочую мелкую нечисть.
Между тем оцепление оборону в районе площади держало не на жизнь, а на смерть и не пустило в искореженный чудовищным взрывом переход не только посторонних, но и представителей различных ветвей власти, включая самого мэра города.
И еще неизвестно, кому из нас пришлось труднее: мне, ступавшему по лужам крови, или Булату, которому довелось выслушать столько угроз в свой адрес от начальников всех мастей, сколько он не выслушивал за всю свою жизнь, будучи рядовым оперативником.
Однако и он, и я выстояли, и воскрешенные выбирались на поверхность в разодранной в клочья и обгоревшей одежде, но зато без единой царапины и без единого пятнышка крови на теле. Там их встречали медики (тоже недоумевавшие, что за фигня творится в переходе и почему их туда не пускают собирать урожай из трупов и раненых), сажали, не разбираясь, в машины и с воем сирен увозили в больницы — чтобы через несколько часов отпустить восвояси живыми и здоровыми.
Я не считал, скольких я тогда оживил. Главное, что никто не остался обделенным моим Даром…
Сперва было противно скользить в липкой, еще теплой крови и почти вслепую (от ламп освещения, разумеется, ничего не осталось, и приходилось работать при свете фонаря — хотя так, пожалуй, было даже лучше) притрагиваться к исковерканным останкам. Потом, когда я внушил себе, что происходящее — не больше чем иллюзия, галлюцинация, которая вот-вот пройдет, стало легче. К тому же впервые я мог позволить себе не сдерживаться и щедро изливать из себя ту энергию, которая ранее бурлила во мне, как перебродившее вино в наглухо заткнутой затычкой бочке.
Когда последний мертвец встал на ноги и оказалось, что больше делать нечего, внутри меня образовалась странная пустота, и Ригерту пришлось волочить меня на себе. Немудрено, что медики и меня приняли было за жертву теракта. Но больше всего я боялся, что кровь, в которой я должен был перепачкаться по уши во время своей работы, так и останется на мне и никаким душем нельзя будет смыть ее отвратительный сырой запах.
Но кровь бесследно исчезла вместе со смертью.
А усталость почему-то осталась. Будто я, как когда-то в годы далекой юности, всю ночь разгружал вагоны с углем…
Потом было еще много выездов — но уже не на такие страшные мясорубки. Однако Ригерт так и не научился относиться ко мне запросто. Наверное, для него я стал если не богом, то, по крайней мере, кем-то несуществующим. Живым призраком. Инопланетянином. Виртуальным роботом на экране компьютера…
Хорошо, что Слегин, кроме Ригерта и еще нескольких самых верных помощников, никого больше не посвятил в мою тайну. Широкая огласка ему тоже была невыгодна. Главное, чтобы обо мне узнали наши противники.
Слегин не сомневался, что, рано или поздно, это случится. Еще после Старой площади организаторам и исполнителям теракта следовало удивиться: как могло произойти, что их затея провалилась? Взрыв-то ведь был? Был! Люди в переходе были? Еще сколько!.. Так каким же образом им удалось избежать гибели?!..
Но первой стала изумляться пресса, не понимая, почему потенциальным жертвам терактов удается оставаться в живых. Мало того, ни единой царапинки!.. На страницах газет и в телепрограммах выдвигались самые фантастические гипотезы и предположения. Однако пишущей и снимающей братии почему-то и в голову не пришло углядеть в происходящем чудо.
К счастью, мои опасения насчет возможной ведомственной жадности Слегина не оправдались. О том, что я работаю на Раскрутку, в Инвестигации до сих пор не знали. Когда я рассказал Булату о своих способностях и предложил ему свои услуги в войне со Спиралью, он действительно предложил оформить наше сотрудничество на легальных основаниях. «Давай мы оформим запрос в твою Контору на предмет командировки тебя к нам в качестве эксперта, а?» — приставал он ко мне. Я знал, что проблем с этим не будет. По закону ОБЕЗ, а тем более — Раскрутка, имеет право рекрутировать любого специалиста, которого сочтет нужным для выполнения своих задач, и никто не посмеет пикнуть против, даже если речь идет об очень ценном специалисте.
Но я знал, что потом, когда и если вся эта кутерьма закончится, мне будет трудно отмазаться от подозрений Конторы в свой адрес. Слишком ко многим тайнам мы, инвестигаторы, имеем доступ, и тот, кто работает, пусть даже временно, на другого могущественного дядю, неизбежно зачисляется в ряды потенциальных источников утечки информации.
Поэтому я настаивал, чтобы мое участие в антитеррористических операциях было тайным. И Слегин не стал упрямиться. («Смотри сам, Лен, как тебе будет лучше… Просто на двух стульях усидеть никому еще не удавалось».)
Специально для меня из Голливуда был выписан лучший гример, который каждый день менял мой облик не хуже (а может, даже лучше), чем тот приборчик, который в свое время изобрел покойный Вадим Бурин. Однако у кремов и полимеров, которыми он шпаклевал мое лицо, имелось одно неприятное свойство: со временем они начинают сильно раздражать кожу, что еще более неприятно из-за того, что ты не можешь чесаться.
Вот и сейчас, пронесясь мимо «дежурки» (Ригерт отстал, чтобы обменяться с дежурным впечатлениями о том, какая сегодня жаркая ночка выдалась), я устремляюсь в выделенный мне кабинетик на втором этаже и первым делом принимаюсь сдирать со своей физиономии толстый слой служебного макияжа.