— А что вы посоветуете? — сказала ты.
— Не знаю. По-моему, то, что есть. Что поступаете на работу в ВАТИ и что, вероятно, будете там учиться…
— И все?
Я по своей привычке пожал плечами. Ты улыбнулась.
— Скажите, а вы всегда такой?
— Какой — такой?
— Ну, деликатный, скромный…
— Как-то не задумывался над этим. Не знаю.
— И часто говорите «не знаю»?
— А я всегда говорю «не знаю», если что-нибудь не знаю. Я думаю, половина всех несчастий на земле происходит оттого, что люди делают вид, будто знают, а на самом деле…
— Не знают, — договорила ты, рассмеялась и протянула руку. — Мне пора…
По правде, мне очень не хотелось расставаться с тобой. Ты видела это и нарочно стремилась поскорее уйти, чтобы еще больше закрепить свою власть надо мной.
Мы условились встретиться утром — договорились вместе ехать в Москву — и расстались.
А утром ты не пришла. Я бегал по платформе взад и вперед, пропустил свою электричку, а тебя не было. Я опоздал на работу, я несколько раз звонил приятелю в ВАТИ, — ты не появлялась и там. Я с трудом дотянул до конца работы, поехал на дачу и увидел тебя стоящей на платформе…
Я сразу догадался, что у тебя беда: это было видно по твоим заплаканным глазам, по твоему старенькому, слишком короткому платью, которого ты стеснялась, по тому, как беспокойно взглядывала ты время от времени на дорогу. Я молча взял тебя за руку, и мы спустились с платформы и пошли в противоположную от твоего дома сторону.
— Отец? — спросил я.
Ты кивнула, и твои глаза наполнились слезами.
— Говорит, пойдешь продавщицей в «Галантерею» и будешь учиться в текстильном техникуме; он уже все за меня решил, все устроил. А я не хочу…
— Не плачьте, — сказал я. — Мы что-нибудь придумаем.
— Говорит, в техническом вузе я не смогу, я бестолковая, у меня всегда была тройка по математике…
Я глядел в твои заплаканные черные глаза и дрожал от желания погладить тебя по голове. И я сгорал от желания отдать тебе все на свете, чтобы ты не страдала. И я уже, кажется, знал, что делать, и ты это тоже знала. Затем ты и пришла тайком от родителей на платформу встречать меня. Ты это еще вчера знала.
— Пойдемте к тем сосенкам, посидим. Хотите, сбегаю за мороженым?
— Да, — сказала ты.
Я положил свою папку на бугорок, усадил тебя на нее и сбегал на станцию за мороженым.
— Я придумал, что делать. Нам не надо расставаться, — сказал я.
Ты быстро и очень серьезно посмотрела на меня.
— Не расставаться совсем? Это — безумие, — сказала ты.
— Я вам буду помогать, вы поступите в хорошую самодеятельность…
— Это несерьезно, мы не знаем друг друга.
— Я вам хоть капельку нравлюсь?
— А вы не такой уж неуверенный в себе, — сказала ты смущенно.
То, что ты смущалась, чрезвычайно ободряло меня. Я начинал подозревать, что предпринимаю гениальный шаг.
— Ну, хоть капельку?.. Только честно…
— А я? Ведь вы сами еще ничего не сказали мне, — резонно заметила ты, вытащила из сумочки носовой платок и дотронулась им до моего рта. — Вот, — виновато улыбаясь, сказала ты, — молоко ведь еще не обсохло…
Я перехватил твою руку, прижал ее к своим губам.
— Я люблю вас, Таня, — сказал я. — Так люблю…
— Не надо, увидят, — сказала ты, но руки не отняла.
— Ответьте на мой вопрос.
— Вы просто пользуетесь моим безвыходным положением, — сказала ты, и я был готов обидеться, хоть ты и сказала истинную правду. — Понимаете, если я вам признаюсь, то вы можете подумать обо мне плохое… Мне нравится, что вы, по-моему, добрый и серьезный. Не как другие.
— Таня, — горячо сказал я, — давайте рискнем… Все равно ведь это лотерея, знают люди друг друга два дня или два месяца. Мой дядька, отставной полковник, у которого мы с мамой здесь на даче, познакомился со своей будущей женой еще на фронте, прожили потом двадцать лет, и вот около года тому назад развелся: не сошлись характерами. Представляете? А как у нас, наоборот, может все быть очень хорошо и счастливо! Ну?