- Увы! Ни один сорт маиса не рос в Старом Свете до открытия Америки.
- Совершенно верно; а в Америке прежде не росло ни одного из ваших злаков. Ну, а если культура Старого Света проложила себе дорогу к нам через Тихий океан, опять-таки возникает вопрос: почему она не принесла с собой своих злаков"?
- Но ведь это еще не доказывает, что Америка - светоч для всего мира.
- Не знаю, может, и нет; но, во всяком случае, ее древняя цивилизация возникла на основе самостоятельного открытия собственных злаков; мы были первыми.
- Вы верите в Атлантиду, профессор?
- Балуюсь иногда этой мыслишкой.
- Ну-ну!.. Позвольте вас спросить; а вы не жалеете о своих нападках на моего племянника?
- Видите ли, когда я писал книгу, я был очень зол. Мы с вашим племянником не сошлись характерами.
- Тем больше оснований у нас сомневаться, что вы были справедливы.
- Если бы я отказался от своих обвинений, я поступил бы против совести.
- А вы уверены, что вы сами ничуть не повинны в своей неудаче?
Гигант нахмурил брови с таким изумлением, что Адриан поневоле подумал: "Во всяком случае, человек он честный".
- Не понимаю, куда вы клоните, - медленно проговорил Халлорсен.
- Вы же сами выбрали моего племянника?
- Да, из двадцати других.
- Вот именно. Значит, вы плохо выбрали?
- Конечно.
- Ошиблись в выборе?
Халлорсен расхохотался.
- Ловко вы меня поймали. Но я не из тех, кто хвастает своими ошибками.
- Вам нужен был человек без капли жалости в душе, - сухо сказал Адриан. - Что ж, вам действительно не повезло.
Халлорсен покраснел.
- Тут мы с вами не сговоримся. Ну что ж, возьму-ка я свои черепа и пойду. Спасибо за любезный прием.
С тем он и ушел.
Адриана обуревали самые противоречивые чувства. Этот тип оказался куда лучше, чем он думал. Великолепный экземпляр в физическом отношении, далеко не дурак, а его духовный склад... что ж, характерен для Нового Света, где человек не заглядывает далеко в будущее и где цель всегда оправдывает средства. "Жаль будет, - подумал он, - если они передерутся. А все-таки этот тип не прав; надо быть человечнее и не нападать на людей в печати. Уж очень он большой эгоист, наш друг Халлорсен". И Адриан положил новогвинейскую челюсть обратно в шкаф.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Динни направлялась к церкви святого Августина в Лугах. В этот солнечный день бедность района, в котором она очутилась, казалась ее привыкшему к деревне глазу особенно гнетущей. Тем больше ее поразило веселье игравших на улице детей. Она спросила у одного из них, где находится дом священника, и за нею сразу увязалось пятеро. Они не отошли от нее и тогда, когда она позвонила, и это навело ее на мысль, что ими руководила не только любовь к ближнему. Они даже попытались войти вместе с нею в дом и удалились лишь после того, как она дала каждому по медяку. Ее провели в приятную комнату, у которой был такой вид, будто туда не часто заглядывают; Динни рассматривала репродукцию с картины Кастель Франко {Джорджоне да Кастель Франко (Джордже Барбарелли) (1478-1510) - итальянский художник.}, когда ее окликнули, и она увидела свою тетю Мэй. Как и всегда, миссис Хилери Черрел выглядела так, точно разрывалась на части и ей нужно было попасть в три места сразу, но вид у нее был благодушный и довольный, - она любила племянницу.
- Приехала в город за покупками, деточка?
- Нет, тетя Мэй, я приехала к дяде Хилери за рекомендательным письмом.
- Дядя в полиции.
В глазах Динни заиграли озорные искорки.
- Господи, что же он наделал?
Миссис Хилери улыбнулась.
- Пока ничего особенного, но если судья не проявит благоразумия, я ни за что не ручаюсь. Одну из наших девушек обвиняют в том, что она приставала к мужчинам.
- Надеюсь, не к дяде Хилери?
- Нет, дорогая, до этого еще не дошло. Дядя Хилери должен засвидетельствовать ее добропорядочность.
- А есть там добропорядочность, которую можно засвидетельствовать?
- В том-то все и дело. Хилери говорит, что есть, но я в этом не уверена.
- Мужчины так доверчивы. Я еще ни разу не была в полиции. Взглянуть бы там на дядю хоть одним глазком!
- Что ж, я иду в ту сторону. Могу тебя проводить. Через пять минут они уже шли по улицам, которые все больше поражали Динни, привыкшую к живописной бедности сельских мест.
- Я никогда не представляла себе, - сказала она вдруг, - что Лондон похож на дурной сон.
- И беспробудный - вот ведь что страшно. Почему, скажи на милость, нельзя при нашей безработице принять программу перестройки трущоб для всей Англии? Она окупится за каких-нибудь двадцать лет. Политики проявляют чудеса энергии и принципиальности, пока они не у власти, но стоит им до нее дорваться, как они просто плывут по течению.
- Это, тетечка, потому, что они не женщины.
- Ты что, шутишь?
- Ничуть. Женщины не так боятся жизни, они видят препятствия, только когда они осязаемы; мужчина всегда воспринимает их отвлеченно, он всегда говорит: "Ничего не выйдет". Женщина никогда так не скажет. Она возьмется за дело и посмотрит, выйдет или нет.
Миссис Хилери помолчала.
- Да, пожалуй, женщины смотрят на жизнь более трезво. У них и глаз острее и чувства ответственности меньше.
- Хорошо, что я не мужчина.
- Отрадно слышать, и все-таки им даже теперь живется лучше, чем нам.
- Это им так кажется, но я в этом сомневаюсь. По-моему, мужчины очень похожи на страусов. Они закрывают глаза на то, чего им не хочется видеть, но ведь это не преимущество.
- Если бы ты жила у нас, в Лугах, Динни, ты бы так не говорила.
- Если бы я жила в Лугах, тетя, я бы просто умерла. Миссис Хилери посмотрела на племянницу. Она и
правда казалась какой-то прозрачной и хрупкой, но в ней сказывалась "порода" и чувствовалось, что дух ее сильнее плоти. Она могла проявить неожиданную выносливость и выдержку.
- Не думаю, Динни, род ваш живучий. Если бы не это, Хилери давно протянул бы ноги. Ну, вот и полиция. Жаль, что мне некогда зайти с тобой. Но все здесь будут очень любезны. Тут ведь тоже люди, хоть и не очень деликатные. Однако будь поосторожнее с теми, кто сидит рядом.
Динни подняла бровь.
- Вши, тетя Мэй?
- Не поручусь, что их там нет. Возвращайся пить чай, если успеешь.
Она ушла.
На торжище человеческой неделикатности яблоку негде было упасть: безошибочный нюх на всякую сенсацию заставил людей сбежаться сюда, где слушалось дело, по которому Хилери выступал свидетелем, - тут была затронута честь полиции. Динни заняла последние пятнадцать квадратных дюймов свободного места и поняла, что дело слушается вторично. Соседи справа напомнили ей детскую песенку: "Лекарь, сапожник, пекарь, пирожник".