Я уже предвижу один из важнейших упреков, который могут сделать моей книге читатели всех стран, Аристархи всех времен и, наконец, люди моего века и потомство.
— Никакого плана! — восклицают все.
— Да это же мастерское произведение!
— Оно неинтересно!
— Интерес все возрастает!
— Он уже позабыл о своей возлюбленной!
— Это бывает со мной каждый день!
— И о своей женитьбе.
— Это дело иное. Достоинства приданого заставляют меня вспомнить, как прекрасен брачный обряд.
Отложите же решение, суровые критики, что осуждаете, не выслушав; знайте, что из всех известных мне сочинений именно мою книгу наиболее необходимо дочитать до конца, если желаешь ее понять; и это единственный довод в моем распоряжении, чтобы заставить одолеть ее целиком. Рассуждение это кажется мне столь неоспоримым, что, если меня когда-нибудь напечатают еще раз, я помещу его в предисловии, где оно будет более у места, нежели здесь.
Несколько времени спустя после маскированного бала я получил письмо от матушки. Она сообщала мне адрес мадемуазель де ла Ренри, которая только что поселилась на улице Нев де Берри, в предместье Сент-Оноре. Матушка не писала ничего утешительного насчет тех опасений, которые явились у нее перед моим отъездом; напротив, у нее были новые основания думать, что распространившиеся в то время слухи о свадьбе были более чем правдоподобны, и эти печальные сведения, по-видимому, лишили ее всякой надежды на успех моего дела.
Сначала я поддался отчаянию и кончил тем, что излил свою ярость в укорах судьбы. После этого мало свойственного философу порыва я сделал попытку все обдумать. Мои мысли прояснились, мои силы пришли в соответствие с размерами приданого, и возможность утешиться забрезжила передо мной. Вскоре заговорило и тщеславие; благоприятное мнение о самом себе, давно уже мне знакомое, разбудило мою отвагу и оживило надежды. Гордость сгладила затруднения, горизонт расчистился, и я с большей уверенностью, чем прежде, начал обдумывать планы, от которых только что готов был отказаться.
Я чувствовал, что необходимо ускорить посещение и вложить большую энергию в мои старания. Продолжая размышлять, я свернул с улицы Гренель и прошел по улице Сент-Оноре до улицы Сен-Флорантен; я пересек площадь Людовика XV и вышел на Елисейские поля; было десять часов вечера, но время было дорого, поспешность моя — законна, предстоящее свидание — необходимо. Ускорив шаг, я направился на улицу Берри.
Я находился уже совсем недалеко от этой улицы, когда какой-то человек, который уже несколько минут шел за мною следом и на которого я почти не обратил внимания, вдруг схватил меня за руку. Этот невежливый жест заставил меня обернуться, и, всмотревшись в темноту, я увидел, что передо мной гусарский офицер, чей враждебный и даже отталкивающий вид не предвещал ничего приятного.