Суонсон внимательно следил за датчиками, регистрировавшими давление воздуха в помещениях субмарины. Постепенно оно достигло нормального уровня, затем начало падать. Командир распорядился подать сжатый воздух под более высоким давлением, и, когда атмосферное давление снова стало нормальным, он приказал выключить дизель и закрыть вентили подачи сжатого воздуха.
— Коммандер Суонсон, — изрек я, — если вы когда- нибудь решите стать адмиралом, в любой момент можете обратиться ко мне за рекомендацией.
— Благодарю, — улыбнулся он. — Нам просто повезло.
Конечно, нам повезло, как везет всем, кому довелось плавать под командой Суонсона.
Послышался шум насосов и моторов: это Картрайт пытался вдохнуть жизнь в энергетическую установку. Всем было известно, что когда запасная батарея разряжена, то занятие это рискованное, но почему-то каждый был уверен, что Картрайт сумеет запустить установку. Слишком уж много мы вытерпели, чтобы допустить даже мысль о возможной неудаче.
Так оно и вышло. Ровно в восемь утра Картрайт позвонил и доложил, что подал пар в сопла турбин и что «Дельфин» снова на ходу. Новость меня обрадовала.
Три часа субмарина шла малым ходом. Тем временем на полную мощность работала установка для кондиционирования воздуха: следовало восстановить нормальные условия на борту корабля. После этого Суонсон увеличил скорость хода до половины экономической. Идти с большей скоростью командир группы главных двигателей считал небезопасным, ведь не все турбины были исправны. Поскольку с правой турбины высокого давления содрали изоляцию, Картрайт использовал лишь малую часть ее мощности. Таким образом, чтобы покинуть район паковых льдов и добраться до чистой воды, нам требовалось гораздо больше времени, чем обычно. Однако во время выступления по корабельной трансляционной сети командир заявил, что если граница паковых льдов не переместилась дальше чем на несколько миль, то около четырех часов следующего утра мы должны оказаться в открытом море.
К четырем часам пополудни члены экипажа, работая посменно, сумели очистить турбинный отсек от мусора и пены, скопившихся в нем за долгую ночь. После этого командир субмарины, оставив на вахте минимальное количество людей, отправил остальных отсыпаться. После того как радостное возбуждение спало, как моряки с невыразимым облегчением вздохнули, поняв, что им уже не грозит смерть от удушья в стальном гробу под толщей льда, наступила реакция. Долгая бессонная ночь, часы изнурительного труда в металлических джунглях турбинного отсека, бесконечное ожидание смерти (ведь все были уверены, что впереди гибель), ядовитые газы, заставлявшие всех их претерпевать страдания, — все это вместе взятое легло на них тяжким грузом, подорвав их душевные и физические силы. Вот почему члены экипажа были в крайней степени изнеможения и, как только коснулись коек, уснули словно убитые.
Сам я не спал. Было не до сна. Я думал о том, что, по существу, по моей вине, недосмотру или из-за моего упрямства субмарина и ее экипаж оказались в почти безвыходном положении. О том, что скажет мне коммандер Суонсон, узнав, как много я от него утаил и как мало ему сообщил. Но раз я так долго держал Суонсона в неведении, ничего не произойдет, если я помолчу еще немного. И утром успею рассказать командиру все, что мне известно. Любопытно, мягко выражаясь, будет увидеть его реакцию. Возможно, Суонсон и наградит медалями Ролингса, но у меня было предчувствие, что мне медали не достанутся. Во всяком случае, после того, что я ему сообщу.
Ролингс. Вот кто был нужен мне. Найдя моряка, я поделился с ним своими мыслями и попросил его пожертвовать несколькими часами сна. Как всегда, Ролингс охотно пошел мне навстречу.
Поздно вечером я осмотрел пару пациентов. Уставший от ночных трудов доктор Джолли спал мертвым сном, поэтому Суонсон попросил меня заменить его. Я согласился, но не лез из кожи вон. Все пациенты, за исключением одного, крепко спали, и, судя по ним, нужды будить их не было. Упомянутое исключение составлял доктор Бенсон, который к концу дня пришел в сознание. Он явно шел на поправку, но жаловался на головные боли. По его словам, у него было такое ощущение, будто на плечах у него тыква, по которой колотят пневматическим молотком. Я дал ему таблеток, и все дела. Я спросил корабельного врача, не помнит ли он, что послужило причиной его падения, но Бенсон то ли еще не поправился окончательно, то ли просто не знал. Правда, это уже не имело никакого значения. Ответ был мне известен.