«Стачка в Чикаго… отправлены два отряда для поддержания порядка…» Генерал дважды перечел донесение. Он ненавидел забастовки; в них таилась какая-то смутная угроза, от которой закипала бессильная ярость. Невозможно бороться с ними так, как следовало бы. И даже не уловишь, какие зловещие семена для будущего они несут в себе. Ясно одно – они представляют собой угрозу, и ясно, что существуют люди, насмехающиеся над мундиром, который он носит.
Перейдя к следующему донесению, Шерман в нерешительности взглянул на стоящую под ним подпись. Он не мог припомнить, кто такой полковник Мизнер. Какой же это полк на Территории? Может быть, четвертый? Нет, тот дальше на север. И не одиннадцатый. А может быть, все-таки четвертый? Генерал гордился тем, что знал почти всех своих полковников. И наконец он вспомнил, что где-то в глуши Индейской Территории действительно есть полковник Мизнер. Пощипывая бороду, он смотрел на пылинки, плясавшие в солнечном луче, коснувшемся края его стола, и пытался воскресить в своей памяти описание Оклахомы. Что там? Влажный климат? Может быть, там и шли дожди, но сейчас, наверно, засуха. Лето там сухое – длинное и сухое. Красная пыль… Он вспомнил, как ему жаловались, что красная пыль въедается в синие мундиры и что ее очень трудно отстирать. Англичане во время своих кампаний в жарких и сухих странах носят серые мундиры – может быть, это практичнее: ближе к цвету пыли и лучше стирается. Где-то он читал, что белая одежда для жарких стран – самая лучшая. Кажется, Бенджамин Франклин писал об этом? Но оденьте солдата в белое, и он только и будет возиться со своей одеждой… Вздор, конечно. Синий цвет – отличный цвет: чего только он не выдерживает!
Шерман стал читать дальше:
«… сообщить вам о том факте, что триста северных шайенов недавно покинули резервацию. Этот поступок был совершен вопреки приказаниям достопочтенного Дж. Майлса, агента по делам индейцев в Дарлингтоне, который был весьма обеспокоен дерзостью этих дикарей. Поскольку мне, – говорилось далее в рапорте, – были даны инструкции поддерживать авторитет агента, я отправил два кавалерийских эскадрона, с тем чтобы доставить этих индейцев обратно. Они идут к северу и, насколько я понимаю, намерены вернуться на свои прежние земли в районе Паудер-Ривер. Человек девяносто из них вооружены и способны оказать сопротивление; если их не остановят, они, несомненно, причинят вред фермам и населению Канзаса и Небраски. Я надеюсь в ближайшие же дни донести об их задержании, а тем временем жду дальнейших распоряжений».
Дельный рапорт, подумал генерал, один из тех, которые и ситуацию объясняют и показывают, как с ней справиться. Ему нравился тот метод, каким действовало военное министерство, – точный, аккуратный и эффективный. Он напоминал большую стенную карту со множеством разноцветных булавок, соединенных множеством нитей, которыми мог управлять один человек. Главное в том, чтобы держать в руках все нити и в каждое мгновенье дня и ночи знать, где находится каждая булавка. Но, конечно, исключения бывают – их создают великие люди. Его собственный марш от Атланты до моря тоже был таким исключением.
Он вспомнил, что, обернувшись однажды во время работы, увидел одного из своих сыновей, уставившегося на него широко раскрытыми глазами.
– На что это ты так смотришь? – спросил он.
– На вас, сэр.
– А почему?
– Потому что вы, сэр, величайший генерал во всем мире.
– Разве?
– Так говорят, сэр.
– Кто говорит?
– Все, сэр.
Но все пойдет прахом, если каждый будет совершать марши от Атланты до моря. Это можно осуществить только один раз в жизни целого поколения… даже десяти поколений…
Он погрузился в мысли о прошлом. Он вспомнил о Линкольне и о том, что никогда, в сущности, не знал его как следует, а Линкольн не знал Шермана. Генерал, меньше чем кто-либо, понимал, как это Линкольну удавалось всегда сохранять такое невозмутимое выражение на длинном и некрасивом лице, хотя он, безусловно, знал не больше других, а иногда даже меньше. И каково было ему сознавать, что все его надежды, удачи, слезы (говорят, он плакал, как женщина) затерялись где-то во враждебной стране вместе с армией, находившейся под командованием одного человека – Шермана, который со своими шестьюдесятью тысячами солдат шел к океану, неся на штыках судьбу целой страны и ее цивилизации! Они обжирались, как свиньи, и обирали эту богатую страну. Это была прогулка, а не война, но такие дела удаются только раз в жизни одного поколения, даже десяти поколений.
Он, Шерман, все же предпочитал вести войны, сидя над картой, когда все нити были в его руках и он не рисковал ничем, переставляя цветные булавки.