Шурц вкратце изложил договор; он подчеркивал основные факты, слегка помахивая сигарой и оставляя при этом на скатерти дорожку пепла.
Во всей его манере проглядывала такая снисходительность, что министру юстиции захотелось перечить ему.
– Желал бы знать ваше мнение, – заявил Шурц.– Конечно, без подробностей, просто как вы смотрите на это.
Дивенс пожал плечами.
– Весь этот договор – мертвая буква, – сказал он.
– Как так?
– Я не вижу ни значения, ни смысла договора, который заключен много лет назад с кучкой каких-то дикарей.
– Но мы же заключили договор, – пожал плечами Шурц.
– Он не имеет законной силы.
– Не имеет?
– Это был просто известный жест, – заметил, улыбаясь, Эвартс. – В конце концов, любой договор с индейскими племенами только жест.
– Я могу привести три законных основания, аннулирующих такой договор, – сказал министр юстиции.
Попыхивая сигарой, Шурц кивнул головой:
– Во-первых, если суверенное государство заключает договор с другим суверенным государством, такой договор сохраняет силу только до тех пор, пока оба государства остаются суверенными. В данном случае о суверенности говорить не приходится; если даже эти индейцы были суверенными в областях, которые они населяли, они теперь не являются таковыми. Самый факт их изгнания с территорий, на которых они проживали, исключает всякие притязания на суверенитет. Во-вторых, такой договор обусловлен дружественными отношениями. С той минуты, когда индейцы объявили нам войну, договор был аннулирован. Правда…
В эту минуту вошел Хейс. Все встали, но президент сказал:
– Пожалуйста, садитесь, джентльмены, прошу вас.
Большую часть совещания занял железнодорожный вопрос. Хейс, уставший, измотанный, тщетно старался распутать этот клубок нарушенных обязательств, взяточничества и обманов.
И снова Карл Шурц забыл дарлингтонскую проблему; осталось только бесцельное желание узнать о третьем юридическом основании Дивенса, но и это желание было забыто. Он все более горячился в связи с поднятым на совещании вопросом, все громче выкрикивал свои возражения, причем его грубое горловое немецкое произношение становилось все явственнее.
Когда он вернулся в свое министерство, папка с дарлингтонским делом была убрана с его стола.
Вернул его к этой теме Джексон, вашингтонский корреспондент «Нью-Йорк геральд», но уже два дня спустя, в течение которых министр внутренних дел успел совершенно забыть инцидент в Дарлингтоне.
Шурц сам был журналистом; он прочитывал ежедневно множество газет и имел собственное мнение насчет того, чем должна быть пресса. Иногда ему просто жутко становилось при мысли о влиянии газет в Америке и о том, какой силой они могли бы быть. И вместе с тем он видел, что эта сила продажна, развращена, поставлена на службу тирании, обману, ненависти и предрассудкам.
– Вы можете дать мне кое-что интересное, – сказал Джексон, входя к нему в кабинет.
– Вы так думаете? – улыбнулся Шурц.
– Я знаю, вы не любите разговоров об индейцах, «вступивших на тропу войны», но мой редактор говорит, что в Канзасе назревает война.
– Тогда отправляйтесь в военное министерство, – пожал плечами министр, довольный своей шуточкой.
– Я был там, – ответил Джексон. – По их мнению, в прериях царят мир да пьяные индейцы.
– Так и нужно отвечать.
– Но ведь из этого заметки не состряпаешь. Я получил достоверные сведения о том, что в Канзасе идут бои между войсками и индейцами.
– Чепуха!
– Шайены… – сказал репортер.
И тогда Шурц вспомнил обо всей этой истории в Дарлингтоне.
– Это пустяки, – возразил Шурц. – Просто сбежало несколько шайенов. Они ушли из своей резервации и решили вернуться к себе на родину. Вслед за ними послана военная полиция, она должна привести их обратно. Вот и все.
– Сколько же их?
– Сотни три, считая женщин и детей. Вы знаете, они кочуют, как цыгане.
– Это уже кое-что, – сказал Джексон.
– Но для статьи мало. Почему бы вам не писать о тех тысячах индейцев, которые преспокойно живут в своих резервациях? Пишите о том, как правительство старается создать новую жизнь для целой расы, приобщить ее к цивилизации в течение жизни одного поколения… Почему не печатают никогда ни слова об индейцах, пока где-нибудь не заест маленький винтик? Ведь это огромная машина, – так неужели вы думаете, что она всегда может работать без перебоев?