Не говоря ни слова, капитан приблизился к костру и налил себе чашку кофе. Он выпил её несколькими торопливыми глотками и вздохнул с облегчением, когда горячая жидкость обожгла ему горло.
Оставалось только ждать прибытия подкрепления. Угли давали мало тепла, и Джонсон послал двоих солдат за хворостом. Они вскоре вернулись, набрав достаточно топлива, чтобы развести жаркий костер; когда огненные языки стали лизать сухие ветки, пошёл снег. Он падал, тихо шелестя, и этот звук напоминал шорох песка, а хлопья были маленькие и сухие. Ветер продолжал завывать, и, казалось, где-то точат ножи. Он крутил снежинки и смешивал их с песком. В общем, всё это было сплошным мучением даже для тепло одетых солдат, старавшихся подобраться как можно ближе к огню.
Для индейцев холод был больше чем мучением, но белые не знали об этом и даже не пытались узнать; иногда они молча поглядывали на лагерь и видели, как люди, похожие на кучки тряпья, старались укрыться с головой от ледяной пытки.
Под вечер прибыл первый отряд из форта Робинсон. Это был эскадрон третьего кавалерийского полка под командой капитана Уэсселса. С ним был сержант Лэнси и трое следопытов из племени Лакотов, немного говоривших по-шайенски. Уэсселс сообщил Джонсону, что две гаубицы и три фургона с провиантом и боеприпасами прибудут ещё до наступления утра.
Уэсселс не был человеком с большим воображением. Когда шёл снег, он укрывался под крышей или одевался потеплее; когда был голоден – ел. Он не был способен представить себе холод и голод, когда их испытывал не он, а другие. Всего, что не имело отношения лично к нему, для него точно не существовало. Капитан был инстинктивным эгоистом, примитивным и непосредственным, и когда дело шло об исполнении приказов, он был на своём месте. Но когда приходилось считаться с желаниями и намерениями других людей, он терялся. Уэсселс считал, что все люди сделаны на один шаблон, и его никогда не тревожила даже случайная мысль о том, что каждый человек чем-то не похож на другого. Он обладал одним очень важным для военного качеством: он никогда в себе не сомневался. Пожалуй, он слишком всё упрощал, когда заявил Джонсону:
– Мы отправимся туда, захватим их и подготовим к отправке, а фургоны их увезут.
Он стоял перед Джонсоном, слизывая с усов снежинки и выдыхая облака пара.
– Это будет трудновато, – задумчиво сказал Джонсон.
– Ведь вы сами сказали, что они совершенно обессилели…
– У них есть ружья. А чтобы спустить курок, особой силы не нужно. Я думаю продержать их подольше в окружении, тогда они сами выйдут из траншей. Если же мы предпримем наступление, то потеряем людей.
– Нельзя сражаться, не теряя людей, – заявил Уэсселс сухим, деловитым тоном. – Если снегопад продолжится, нам чертовски трудно будет добраться до форта.
Джонсон пожал плечами:
– Я думаю, что когда они увидят гаубицы, то выйдут из траншей.
– Может быть…
– Я возьму одного из ваших Лакотов и попытаюсь переговорить с ними, – сказал Джонсон.
– Говорить с Шайенами бесполезно.
– А всё же я попытаюсь, – сказал Джонсон. Он отправился туда со следопытом-Лакотом, по прозванию Нерешительный, который и не скрывал своего страха. На ломаном английском языке он сообщил Джонсону, что некогда между Шайенами и Лакотами существовала тесная дружба. И так как он был когда-то их другом, то именно поэтому они могут убить его. Джонсон – только враг и находится в большей безопасности: быть врагом-дело простое.
– Нет, ты поговоришь с ними, – сказал Джонсон: – ведь и ты индеец! Ты поговоришь с ними.
Нерешительный шёл, пряча лицо от ветра, и жался к капитану. Когда они были, в десятке шагов от бруствера траншеи, поднялось несколько Шайенов, и среди них древний-древний старик. За густой пеленой снега индейцы покачивались, точно засохшая трава.
– Скажи им, что сражаться с нами бесполезно, – заявил Джонсон. – Они полностью окружены солдатами, и им ни за что не прорваться. Если же они сдадутся, мы накормим их и отвезем в форт, где они обогреются и получат дома для жилья. Но если они будут сражаться, многие из воинов будут убиты.
Лакот заговорил, волнуясь, скрестив на груди руки. И его певучая речь сливалась со стенанием ветра и шорохом снежных хлопьев.