Затем появились ещё два индейца – высокие, иссохшие, полумёртвые от холода и голода. Трудно было сказать, какими они были когда-то. Они помогли старику пробраться через снежные сугробы и стали рядом с ним, когда он встретился с Джонсоном. И, несмотря на понесённое ими полное поражение, Джонсон так остро ощутил их стойкость, что мягко, почти смиренно сказал:
– Даже храбрые должны сдаваться, если ничего другого не остается.
Лакот перевёл, и старый вождь кивнул головой. Слёзы струились по его обожженным морозом худым щекам.
– Он говорит – от снарядов погибли женщины и дети.
Капитан Джонсон не знал, что ответить.
– Мне очень жаль, – пробормотал он.
– Они теперь пойдут с вами. Не пойдут на родину.
– Спроси, как его зовут, – шепнул Джонсон.
– Тупой Нож. Другой – Старый Ворон, третий – Дикий Кабан. Это великие вожди.
– Да, великие вожди, – кивнул Джонсон. – Спроси у него, где Маленький Волк и остальная часть племени.
– Они ушли на родину. Племя разделилось на две части. Они думали, что кому-нибудь удастся уйти от солдат. Одна часть пошла по этой дороге, другая по той. Тупой Нож пошёл в пески, Маленький Волк взял молодых воинов, пошёл на север, на север. – И Лакот указал на снежный север. – Быть может, он перейдёт границу.
– Канады?
– Может быть, Канады… Может быть, Пыльной Реки…
– Скажи ему, пусть принесут все свои ружья, все до одного, и тогда мы накормим его людей. Уэсселс, сосчитав ружья, сказал:
– Здесь их всего тридцать, и нет револьверов.
– Может быть, это всё, что у них есть? – отозвался Джонсон.
– Мне это не нравится. У них должны быть револьверы.
– Индейцы револьверов не любят.
– И всё-таки они должны быть, хотя бы несколько штук. Нам придётся обыскать женщин.
– Женщин? – сдерживаясь, переспросил Джонсон.
– Так ведь это индеанки.
Джонсон повернулся к нему спиной и ушёл. Пожав плечами, Уэсселс стал разглядывать ружья. Будь он здесь один, командиром отряда, он обыскал бы женщин, но поскольку есть Джонсон…
Отказавшись от этой мысли, он отдал приказ перенумеровать ружья и упаковать их. Затем он отправился туда, где Шайенов кормили под строгим надзором вооружённых часовых. Его мало трогала эта толпа несчастных, полумёртвых от голода, полузамёрзших темнокожих людей. Даже их страдания не действовали на него. Они были совершенно чужды ему. Если он и обратил внимание на измождённые лица детей с огромными глазами, то лишь для того, чтобы констатировать: индейские дети таковы, и только. Он видел лишь самый факт – и ничего больше.
Когда они кончили есть, он отдал приказ погрузить их в фургоны, и весь караван по снегам двинулся к форту Робинсон.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
Ноябрь 1878-январь 1879 года
Для Карла Шурца это значило просто росчерк пера и вывод: Шайены победили или Шайены побеждены. А затем – его подпись от имени правительства. Приказ, предписание, закон – к этому и сводилась деятельность правительства. И сейчас же некие силы начинали передвигать маленьких людей по огромной шахматной доске, точно это были пешки. Правительство считалось конституционным и демократическим, ибо его избирал народ, и ни один митинг, ни одно заседание, сессия или съезд не могли обойтись без того, чтобы на них слово «народ» не склонялось на все лады.
Народ выбирал президента и конгресс, президент назначал министров; но никто даже не подозревал о том, какая продажность и какие закулисные махинации сопровождают выборы. Никто ничего не знал о народе, где-то, очевидно, существовавшем: ведь время от времени в Белом доме пожимали руку кому-нибудь из его представителей. Но олицетворять собой правительство – было и искусством, и наукой, и профессией, а этого-то народ и не понимал.
И министр внутренних дел Шурц олицетворял собой правительство; он был и учёным и профессионалом, человеком, некогда сражавшимся на баррикадах. Не так давно он сказал одному из своих друзей:
«Баррикады – это юношеское сумасбродство. Меня раздражает, что каждый помнит то, о чём я хочу забыть». Он ещё не дошёл до того, чтобы громогласно заявить:
парламентское меньшинство – просто обуза, и поскольку каждое большинство допускает существование меньшинства, демократия – дело обременительное и лишенное смысла.
Может быть, подписывая приказ о возвращении Шайенов на юг, на далёкую Индейскую Территорию в Оклахоме, за тысячу миль, по следу, отмеченному их кровью, он сказал себе: ведь их только сто сорок девять человек в стране, где живут миллионы, теперь с ними покончено и это не должно повторяться. Но он предчувствовал, что в будущем не раз произойдут такого же рода события. Только это уже не будет следом трёхсот всадников-дикарей, тянущимся на тысячу миль по зелёным прериям, а следом миллионов, и он пройдет по всему орошенному слезами и оскверненному лицу земли.