В офицерской столовой Уэсселс увидел сидящего у стола лейтенанта Аллена: он плакал, закрыв лицо руками.
– Нашли занятие… – сказал Уэсселс. Аллен не двигался.
– Да будьте вы мужчиной, чтоб вас! – крикнул Уэсселс. – Какого чёрта! Вы же офицер, а не школьник. Встать!
Аллен медленно поднялся.
– Слушаю, сэр, – сказал он.
– Идите к себе, – вполголоса проговорил Уэсселс. – Ложитесь спать, хорошенько отдохните.
– Слушаю, сэр, – прошептал Аллен.
– До утра всё как рукой снимет.
– Да, сэр.
Уэсселс сел за стол и, куря сигару, угрюмо уставился в пространство. С мороза вошёл Врум. Постучал ногами, стянул перчатки. Он старался держаться прямо и молодцевато. Но Уэсселсу казалось, что он видит перед собой пузырь, из которого выпущен воздух.
– Я встретил Аллена, – вскользь заметил Врум, выжидательно поглядывая на Уэсселса.
Он взял предложенную капитаном сигару и тоже сел у стола.
– Ну и чертовщина! – сказал он.
– Сколько же? – спросил его Уэсселс, не поясняя своего вопроса, но зная, что будет понят.
– Пока шестьдесят один, – ровным голосом ответил Врум. – Ещё продолжают подвозить трупы с реки. И я думаю, кое-кто из раненых тоже умрет.
– Шестьдесят один… – повторил Уэсселс. Врум флегматично дымил сигарой.
– Почему они не могли вернуться обратно? – пробормотал Уэсселс.
Врум продолжал курить.
– Шестьдесят один… – повторил Уэсселс, как бы пытаясь закрепить этот факт в своей памяти.
– Главным образом женщины, – добавил Врум. Спустя некоторое время Уэсселс сказал:
– У тех, кому удалось бежать, есть ружья. Завтра утром придётся отправиться за ними и привести их обратно.
– И я так думаю, если только они не перемрут и не замерзнут, пока мы найдем их.
– Как бы то ни было, а утром мы должны отправиться.
– Видимо, да.
– Вам лучше остаться с гарнизоном, я возьму с собой Бекстера.
– Как хотите, – пожал плечами Врум. Они ещё посидели некоторое время в молчании, покурили, наконец Врум спросил:
– Пошли?
– Нет, я ещё хочу написать рапорт.
Закончив рапорт, Уэсселс отправился к себе, выпил виски и попытался заснуть. Но безуспешно. Он лежал на постели одетый, а мрак пред его глазами был полон картин – слишком много картин, слишком реальных. Сон не приходил.
Капитан надел тёплый плащ и, спотыкаясь, выбрался наружу, но те же картины стояли у него перед глазами. Он вышел на холод, он был весь в испарине. Фургон как раз возвратился в форт с новым грузом убитых. Капитан остановился и глядел, как солдаты сбрасывают трупы, держа их за голову и за ноги. И вдруг он услышал собственный голос:
– Сколько?
Уэсселс прошёл мимо освещённых окон лазарета, и они напомнили ему тоскливые, похоронные песни. Его охватила мучительная потребность деятельности – всё равно, какой деятельности.
Встреченный им лейтенант Бекстер сказал:
– Я не могу спать, сэр, хотя и пытался.
– Да…
– Из штаба ничего не получено?
– Пока ещё нет, я только что отправил рапорт.
– Газеты разузнают об этом?
– Думаю, что да. Они узнают обо всём.
– Вероятно, вам пришлось упомянуть и моё имя, сэр?
Уэсселс кивнул.
Первый раз в своей жизни он, против воли, подумал о том, сколько же наслоений и закоулков в душе у человека! Но он не хотел останавливаться на этой мысли. Ему и подумать было страшно, какая цепь событий может развернуться, если имя Бекстера будет связано с происшедшей резнёй.
– Я должен был это сделать, – сказал он.
Бекстер закивал головой; он походил на перепуганного ребёнка и старался не смотреть в сторону барака и трупов.
– А сколько раненых и убитых у нас? – спросил Уэсселс. Он втайне надеялся, что их потери хоть как-нибудь уравновесят число убитых Шайенов.
– Один, – ответил Бекстер.
– Один?
– Да, один часовой. Он был убит возле барака выстрелом прямо в сердце.
– Неужели один? – недоверчиво переспросил Уэсселс.
– Никак не могу заснуть, – жалобно ответил Бекстер. – Ужасно устал, а спать не могу.
– Но у нас, должны же быть хоть раненые, – настаивал Уэсселс.
Солдаты выгружали из фургона последние трупы Шайенов.
– Должны быть раненые. Они же набросились на нас, у них были ружья…
– Пять человек, сэр. Смит и Эверст чувствуют себя плохо. Они не захотели сразу отправиться в лазарет и, истекая кровью, побежали к реке.
Бекстер, захлёбываясь, принялся описывать подробности.
– Ах, да замолчите вы! – вздохнув, сказал Уэсселс.
– Прошу прощенья, сэр.