Когда с применением дубинок задача была выполнена, генерал кивнул солдатам:
— Первые четверо.
Четверку самых рослых заключенных выволокли из строя и привязали к врытым на краю плаца столбам. Доронин подошел к крайнему из них, высокому детине с выколотыми на плечах большими звездами и тихо спросил:
— Кто похитил моего сына?
— Не знаю, козел, а знал бы — не сказал, — с перекошенным от страха и ненависти лицом отозвался бандит.
Доронин ровно кивнул головой, затем, повернувшись, выхватил у ближайшего солдата из ножен штык-нож и одним судорожным, бешеным движением вспорол детине живот. Тот закричал пронзительно, жутко, дергаясь всем телом. Толпа ахнула, замерли многие из солдат и офицеров, стоящих в оцеплении. А генерала словно прорвало, вся накопленная боль и ярость вырвались наружу. Он отошел к следующему и, уже не спрашивая ничего, поронул неестественно белое брюхо бородатого верзилы. Казнь повторилась еще два раза, и от криков истязаемых стыла в жилах кровь. Два молодых солдата из второй цепи конвоя сомлели и камуфляжными мешками рухнули на асфальт, их пришлось увести. Заев осмотрел остальных солдат и офицеров, они держались лучше, но лица у всех были бледными и растерянными.
— Через десять минут пойдет следующая четверка! — голосом полным ярости выкрикнул Доронин. Генерала пошатывало, он по-прежнему сжимал в руках окровавленный нож и выглядел безумным. — И так будет до тех пор, пока вы не скажете, кто похитил моего сына!
Несколько секунд над плацем стояла тишина, затем прорезался резкий, сильный голос:
— Ты чего творишь, козел! Это беспрэдел!
— А, законник нашелся! — обрадовался Доронин. — Дайте-ка мне его сюда!
Через минуту к нему вывели солидного высокого мужчину с неизменными звездами на плечах и многочисленной нагрудной росписью.
— Жора Дикий, — тихо подсказал Волошин. — Вор в законе, грузин, из уральских.
— Так значит, Жора, это беспредел? — спросил Доронин с перекошенной усмешкой.
— Да, и это еще тэбе зачтется.
— Тебе тоже. На кол его! — жутким, свирепым голосом закричал генерал.
Началось самое страшное. Через пять минут борьбы огромный, массивный человек висел на плохо обструганном коле, как бабочка в коллекции музея. Хотя острие почти дошло до его желудка, Жора был жив, он не мог говорить, только хрипел, пуская кровавую пену изо рта, да сучил ногами, поворачиваясь на колу из стороны в сторону. В толпе заключенных многие блевали, не выдержали и четверо солдат. Еще один сержант тронулся умом. Захохотав, он побежал по плацу, на ходу сдирая с плеча автомат. У самой трибуны парень остановился и дал длинную очередь по окнам казармы. После этого он опустил ствол в сторону толпы, но стоящий сзади Заев выстрелил в упор, чуть пониже каски, точно в ямочку у основания черепа.
С десяток бандитов, воспользовавшись моментом, с ревом кинулись на охрану, произошла свалка, толпа братвы качнулась уже на помощь застрельщикам, но рослый сержант-старослужащий выхватил из рук опешившего молодого солдатика ручной пулемет и длинной очередью чуть выше голов заставил всех лечь на холодный асфальт.
Через пять минут порядок был восстановлен, вся уголовная интеллигенция расставлена по ранжиру. Как раз освободились и все четыре места около столбов. Один из первой четверки еще был в сознании, ворочался на земле, тщетно пытаясь руками затолкать обратно сизые, дурно пахнувшие лохмотья кишок.
Вторую четверку солдатам пришлось чуть ли не нести. Когда несчастных начали привязывать к столбам, один из них не выдержал:
— Леха, падла, за что мы-то должны страдать! Яким, Вица, суки, из-за вас все, из-за вас!
Толпа снова пришла в движение, и через пару минут к ногам Доронина выкинули четверых братков. Сразу оживился Волошин:
— Ага! Гиви, Яким-Перо, Леха Первый и Седой. Странный интернационал. Ну, так кому в голову пришла такая идея?
— Ему, — качнул головой один из четверых, — Якиму.
— Где мальчик? — спросил Доронин, белыми от напряжения глазами глядя на одноглазого бородатого уголовника. Генерала пошатывало от напряжения.
— Большая Никитская, дом семь, там во дворе, в гараже, с синими воротами, — нехотя отозвался Яким.
Доронин кивнул головой, и Заев бегом кинулся к стоящему в стороне «уазику». Время шло томительно медленно, Доронин к машине не подходил, шагал вдоль строя, иногда покачиваясь и потирая ладонями лицо. Наконец Заев медленно подошел к генералу и тихо сказал:
— Он мертв. Уже давно.
Доронин застонал и двумя руками начал раздирать ворот застегнутой шинели.