В мае 1990 года, после трех туров голосования, с относительно небольшим перевесом (535 голосов – за, 467 – против) Ельцин стал спикером российского парламента. Но декларация политического суверенитета России, предложенная им несколько месяцев спустя, получила поддержку уже двух третей депутатов. Выступая перед депутатами, Ельцин сказал: “Сегодня центр для России – и жестокий эксплуататор, и скупой благодетель, и временщик, не думающий о будущем. С несправедливостью этих отношений необходимо покончить. Сегодня не центр, а Россия должна подумать о том, какие функции передать центру, а какие оставить себе”. Так появился новый защитник России. Летом 1990 года руководимый Ельциным парламент объявил Россию суверенным государством и заявил о главенстве российских законов над законами СССР. Осенью того же года Рыжков на Политбюро заявил, что ни одно из его распоряжений не было исполнено. Вскоре он был уволен Горбачевым в рамках кадровой перестановки в Совете Министров, целью которой было прекратить “парад суверенитетов”16.
Когда большинство советских республик объявило о своем суверенитете, не было и намека на уместную формулу, определяющую их новые отношения с союзным центром. Конституция СССР предоставляла фасад для сверхцентрализованного государства и даже гарантировала республикам право покинуть Союз, но не предлагала инструментов для урегулирования взаимоотношений. Фактически республика либо находилась в составе Союза и под полным контролем Москвы, либо покидала его. Литва хотела выйти из СССР, тогда как Россия, Украина и некоторые другие республики стремились к новому договору. Горбачев сделал все возможное, чтобы не допустить ухода Литвы и не дать российскому парламенту избрать Ельцина и объявить о суверенитете. В обоих случаях он потерпел фиаско. Советское политико-экономическое пространство распадалось, углубляя экономический кризис и угрожая существованию самого СССР.
Решение, которое летом 1990 года предложили Горбачеву консерваторы из его окружения, сводилось к тому, чтобы навязать верховенство союзных законов над законами республиканскими. Достигнуть этого можно было только введением чрезвычайного положения. Горбачев дал согласие на разработку плана действий на случай чрезвычайной ситуации. Кроме того, он объявил о начале радикальных контрреформ: Президентский совет и Совет Министров подлежали роспуску, а на смену им должны были прийти Совет Безопасности и Кабинет Министров, которые подчинялись бы непосредственно президенту. Однако Горбачев сопротивлялся попыткам принудить его ввести чрезвычайное положение. В декабре 1990 года, когда был созван Съезд народных депутатов, около четырехсот его членов проголосовали за внесение в повестку дня вопроса об отставке Горбачева. Их предложение не набрало большинства голосов. Зато министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, либеральный союзник Горбачева, подал в отставку после того, как подвергся нападкам со стороны консерваторов за “торговлю советскими интересами”. Горбачев, чье положение было не менее шатким, не пытался его удержать. Шеварднадзе предупредил делегатов о надвигающемся реакционном перевороте. В письме американскому коллеге и личному другу Джеймсу Бейкеру он заявил, что действовал так, как ему подсказывала совесть17.
Переворот действительно произошел. На съезде инициативу захватили консерваторы, а Горбачев, вместо того чтобы уйти в отставку, решил возглавить этот парад. В январе 1991 года, без формального введения чрезвычайного положения, он предоставил председателю КГБ Владимиру Крючкову, министру обороны Дмитрию Язову и недавно назначенному министру внутренних дел Борису Пуго полную свободу действий. Уже 5 января по приказу Язова (под предлогом содействия военному призыву) в Прибалтику вошли воздушно-десантные части. Одиннадцатого января центральные СМИ объявили об учреждении в Вильнюсе промосковского Комитета национального спасения. Еще три дня спустя подразделения спецназа МВД и КГБ предприняли штурм вильнюсской телебашни, которую защищали сторонники независимости Литвы. Погибло пятнадцать человек. Двадцатого января внутренние войска применили оружие в Риге. Погибло четыре человека. Пять дней спустя советские газеты опубликовали постановление о совместном патрулировании советских городов армией и внутренними войсками.
В марте Горбачев учредил Совет Безопасности – высший совещательный орган при президенте, состоявший почти целиком из сторонников жесткой линии. В том же месяце по инициативе Горбачева прошел всесоюзный референдум, и 76 % проголосовавших высказались за сохранение Союза. Несмотря на то, что референдум проигнорировали новые правительства республик Прибалтики и Закавказья, его результаты воодушевили советского президента и его советников. А 28 марта он отдал войскам приказ не допустить проведения в Москве демонстраций в поддержку Бориса Ельцина. В тот день сторонники жесткой линии в российском парламенте должны были поставить на голосование вопрос о снятии Ельцина с поста спикера. Попытка не удалась. Демонстрации в Москве прошли, несмотря на запреты. Войска для разгона не использовались. Если славяне, входящие в состав спецподразделений, без колебаний открывали огонь по неславянам из Прибалтики и Закавказья, то стрелять в “братьев” они были не очень-то готовы. Кроме того, Горбачев, оглядывавшийся на Запад, не мог допустить масштабного кровопролития. И он отдал войскам приказ вернуться в казармы; этот шаг был с радостью встречен демократической оппозицией (на некоторое время Ельцин даже прекратил нападки на президента) и осужден консерваторами. Горбачев опять их разочаровал, отказавшись пойти до конца. По их логике, он превратился в препятствие.