— Разойтись! Немедленно всем разойтись! — орал в мегафон вспотевший от ужаса Курбыко. Увы, первоначальный порыв стражей порядка увяз в плотной, превосходящей их в численности массе митингующих. Взявшись за руки студенты остановили людей в сизых мундирах и окружили их сплошным кольцом. Давка была жуткая, истошно визжали задыхающиеся девушки. Мат и крики милиционеров постепенно начали стихать, теперь правоохранители все силы тратили на то, что не быть раздавленными людским прессом.
— Назад! — прохрипел потерявший фуражку майор милиции. — Уходим!
С огромным трудом под улюлюканье и издевательские пинки милиционеры вырвались из толпы. Красные, потные, частью в разорванных куртках, они столпились возле ГУМа, тяжело дыша и подсчитывая потери. Большинство их них лишились своих фуражек, у некоторых из рук вырвали дубинки. Курбыко возбужденно кричал в рацию:
— Срочно на Красную площадь ОМОН, весь, в полном составе! Снять посты с других участков, машины с водометами сюда и побольше гранат со слезоточивым газом!
А митинг разгорался. У микрофона появилась миниатюрная, но очень звонкоголосая девушка.
— Мы не хотим больше жить в милитаристском государстве! Мы не хотим, чтобы наши парни гибли в Средней Азии и на Кавказе, защищая местных баев и ханов! Долой правило Кулика!
Отдав все приказания, Курбыко опустил рацию, окинул взглядом панораму людского моря и, выругавшись, схватился за голову. Он уже чувствовал, как становятся легче его погоны.
Сизов получил сообщение о происходящем у себя на даче. В этот день у него за столом собрались самые близкие люди: Ольга, ее мать, сестра Сизова Ирина с детьми, Соломин с женой. Не было только Сазонтьева, мотавшегося с инспекцией где-то в районе Камчатки. Соломин поднял первый тост, как обычно за Россию, в это время и подошел незаменимый Фартусов и тихо сказал несколько слов на ухо Сизову. Тот сразу изменился в лице и кивнул секретарю в сторону телевизора:
— Ну-ка, включи Си-Эн-Эн.
Худшие опасения Владимира оправдались. На экране мирового информационного спрута показались до боли знакомые красные зубцы стен Кремля. Судя по ракурсу, снимали сразу с трех точек: с крыши гостиницы «Россия», откуда-то из Пассажа и с самого центра митинга, с Лобного места. Молодые, красивые, возбужденные лица, красные флажки в руках девушек. Частенько показывали обнимающиеся парочки. Возбужденный голос лопотавшего на английском комментатора при этом воспринимался как нечто чуждое и инородное. И все чаще телекамера показывала Васильевский спуск, куда подъезжали и подъезжали машины с громоздкими, похожими на роботов в шлемах и бронежилетах омоновцами.
— Что это? — спросил Соломин, кивая на экран.
— Господа студенты митингуют, — сквозь зубы процедил Сизов.
— Боже мой, а Светочка ведь тоже сегодня на какой-то митинг собиралась! — ахнула жена премьера Галина, толстая и рыхлая, под стать мужу.
— Ты знала про митинг и ничего мне не сказала?! — поразился тот.
— Ну, я же думала они пройдут там в строю, как мы в свое время в пионерах, помашут флажками и все.
— Пройдут, пионеры! — передразнил Соломин. — Совсем ты ее распустила!
— Да, зато ты ее видишь два раза в месяц, когда даешь деньги на учебу!
— Да иди ты!.. — в сердцах бросил обычно не сквернословивший премьер и, подхватив под руку Сизова, отвел его в сторону.
— Нельзя их взять и просто так разогнать! Ты видишь, эти с камерами только того и ждут!
— Вижу, — сквозь зубы процедил Сизов. Желваки ходили на его щеках. — Надо бы, очень надо бы их проучить, но…
Он сделал жест рукой, и понятливый Фартусов подал Диктатору мобильный телефон.
— Малахов? Вот что, до меня их не трогай. Я скоро буду.
Закончив разговор он повернулся к Соломину.
— Ты со мной?
— Конечно, как же еще!
Уже на выходе Владимира за рукав тормознула Ольга.
— Надеюсь, ты не повторишь ошибки Таньанменя? — спросила она.
— Не знаю, — признался Сизов. — Но я бы с удовольствием послал бы на них танки.
— Дурак! Это же наши дети. Этим ты восстановишь против себя всю страну.
— Ты так думаешь?
— Да! Это будет твоей огромной ошибкой! Ты сразу лишишься всей своей популярности.
— А я так не думаю. К тому же я только и делаю, что принимаю непопулярные решения.
Отодвинув жену, Сизов быстро вышел из дома, в ста метрах от дома его ждал дежурный вертолет.
Приземлился он на набережной, за гостиницей «Россия». Там прибывших уже ждали Малахов и Ждан. Глянув на обоих силовиков, Сизов сразу отметил, что оба они в явной растерянности. По крайней мере такого бледного Ждана Владимир не видел еще никогда.
— Ну что, прошляпили студентиков, рыцари плаща и кинжала!
На этот раз даже Ждан не смог ничего ответить.
— Пошли поближе к этой банде, — велел Сизов.
Пустынными коридорами Пассажа их провели в комнату на втором этаже универмага, где расположилась съемочная группа ФСБ. Телекамер у нее было раз в пять больше, чем у Си-Эн-Эн, снимали со стороны Кремля, с храма Василия Блаженного, с Исторического музея. Сизов с Соломиным по офицерской привычке предпочли более живое восприятие действительности и сразу приникли к мощным биноклям. Но разглядеть с этой точки они мало что могли — затылки митингующих да лица стоящих на трибуне мавзолея.
— Сколько их тут? — спросил Соломин.
— Около десяти тысяч, — доложил глава оперативной группы ФСБ.
— Из каких институтов?
— Судя по плакатам, из всех московских вузов. Если они, конечно, не врут.
— Каковы требования?
Малахов молча протянул Сизову листовку. Через его плечо текст читал и Соломин.
— "Свободу слова, отмену цензуры, правила Кулика… " А это что еще за хреновина?
— Это порядок, введенный главным военным комиссаром России генералом Куликом, о том, что в институт может поступать только парень, отслуживший в армии.
— Ну, хорошее правило, что их не устраивает? — удивился премьер. — Они же потом идут вне конкурса!
— Да, но они жалуются, что за два года забывают все, чему их учили.
— Значит, плохо учили.
Пока Соломин и силовики обсуждали пункты программы студентов, Сизов молчал. Стоя у экрана телевизора, он всматривался в лица митингующих. В них не было страха, озлобленности, наоборот, практически все эти юноши и девушки казались счастливыми и веселыми. Чувства Диктатора постепенно начали меняться. После вспышки злобы и раздражения у него неожиданно прорезалось чувство страха. Да, он не понимал и поэтому боялся этих людей. Рациональному и прагматичному Сизову было многое непонятно. И прежде всего, как можно вот так, безоружными, выступать против силы, испытывая при этом не страх, а радость?!
А трое министров продолжали обсуждать ситуацию. Оправившийся Ждан с азартом предлагал свои рецепты решения проблемы:
— Да насрать нам на то, что подумают на Западе! Сейчас зайдем со стороны Манежной площади, сначала пустим «Черемуху», потом водометы. Полчаса, и тут будут валяться одни тапочки!
— Я тебе дам тапочки! У меня Светка где-то там! Я за нее тебе голову оторву, если она хоть чихнет! — пригрозил Соломин.
Малахов в дискуссию не вмешивался, только часто поглядывал на молчавшего Диктатора. Он знал, что последнее слово все равно будет за Сизовым. В конце концов не выдержал и Соломин:
— Нет, Владимир, ты-то что молчишь?
В этот момент к Малахову подошел офицер и протянул ему бумагу. Прочитав ее, министр оживился.
— Ну вот, кое-что проясняется. Судя по разговорам в толпе, в случае применения властями силы предусмотрена всеобщая студенческая забастовка. Налицо организованный заговор против существующей власти, статья 56 нашего нового Уголовного кодекса Российской Федерации, пункт два.
— И что? — в голосе наконец-то отвернувшегося от экрана Сизова прозвучала явная злоба.
— Ну, как что? Теперь можно их привлечь к уголовной ответственности.
— Что, всех? Все десять тысяч? А потом всех остальных, кто начнет бастовать?! Сколько их по столице — пятьдесят тысяч, сто?
Сизов замолчал, потом прошелся по комнате, с явным отвращением глянул на экран.