Толстостенные стальные борта судов высились, как многоэтажные дома. Было еще не так поздно: на фоне неба виднелся их белый такелаж, горел свет в окнах иллюминаторов.
Огромные торговые суда стояли плотными рядами, их толстые якорные цепи казались мальчику похожими на хвосты бегемотов, опущенные в воду, дальше вдоль берега виднелись конусы гигантских угольных насыпей.
Мальчик устал бежать, пошел шагом.
Возле складов сновали электрокары и подъемники — их стальные держатели переносили с места на место доски — люди так же носят дрова. Концы досок раскачивались, словно крылья птиц.
— Сейчас улетят! — засмеялся мальчишка.
Буксир «Ислочь» стоял, зажатый между огромными «пятнадцатитысячниками» — с одной стороны вперед выступало почти полсудна, на носу которого красовалась надпись «EWERANNA», и под ней другая — буквами поменьше — «ANTWERPEN», над утлегарем соседнего танкера развевался норвежский флаг с крестом.
«Ислочь», коренастый крепыш, был грязный, с бортами, обвешанными старыми автопокрышками — чтобы от столкновения с боками другого судна или с молом не пострадала краска.
Трапа не было видно, и мальчишка подошел поближе. Остановившись напротив двери кубрика, прокричал:
— Эй, на «Ислочи»! Есть там кто–нибудь?
Показался вахтенный матрос.
— Чего надрываешься, юнга?
— К телефону зовут. Срочно!
— Меня?
— Забыл! — мальчишка чуть не заплакал. — Ей–богу, забыл! Такая чудная фамилия, что никак не запомнить. Междугородка… Из Риги…
— Подожди, сейчас…
Матрос просунул голову в приоткрытую дверь кубрика.
— Алексис Имантович! Звонят из Риги — может, вам?..
— Да, я жду звонка…
Они шагали быстро, мальчишка, чтобы поспеть за Алексисом, иногда переходил на бег.
— Кто звонит? Мужчина или женщина?
— Не знаю, дедушка разговаривал.
Если Таня, то надо решительно потребовать, чтобы больше никогда не звонила. Сколько раз уж со слезами обещала, но пройдет немного времени и звонит опять. Было бы еще о чем говорить! А то канючит и канючит свое! Дядьки из охраны разозлятся и не позовут больше. Как раз когда нужнее всего будет… Они ведь не обязаны, зовут только по доброте душевной.
— Жвачку любишь?
— М–м, — протянул мальчишка.
— Сложи–ка ладони… Вместе, вместе сложи, чтобы получилась нормальная пригоршня!
На ходу он высыпал в ладони мальчишки маленькие пачечки жевательной резинки.
— Откуда? — спросил мальчишка.
— «Corvis» — из Гватемалы.
— Хорошая?
Алексис пожал плечами — знал только, что дешевая…
— Алло! Алло! — взял трубку Алексис и сразу узнал голос сестры. Он не ожидал, что позвонит Ималда. — Что случилось, сестренка?
— Я нашла того человека.
— Какого человека?
— Того, который виноват в смерти мамы.
— Малыш…
— Нет, Алексис, не беспокойся — со мной все в порядке… Я с ним не только виделась, но и говорила.
— Да не могла ты с ним говорить, малыш! Не мог–ла! Это физически невозможно! За какую–то аферу он осужден на восемь лет и отбывает свой срок в той же колонии, где и отец. Уважаемый в прошлом товарищ Арон Розинг… Я даже помню, как он выглядел, — полный, кудрявый, ходил в бриджах и высоких хромовых сапогах. Извини, что не рассказал о нем тебе раньше, но я думал, что так лучше для тебя же.
— Неправда!
— Правда. Просто ты еще многого не знаешь.
— Но этот человек почти во всем мне признался… Сказал даже, что вызвал для меня «скорую». Помнишь, ведь это так и осталось невыясненным, кто именно звонил… Зовут его Константин Курдаш.
— Швейцар «Ореанды?»
— Да.
До сих пор Алексис пребывал в уверенности, что знал о причине гибели матери все, что можно было разузнать. Ему в этом помогли несколько уважаемых людей. Выяснились не только мотивы, но и те приемы, с помощью которых многие благодаря «Илге» неплохо заработали. Алексис в какой–то степени даже гордился, что уважаемые люди ему доверились, при этом подвергая себя известному риску.
И хотя имя Константина Курдаша в тех доверительных разговорах никогда, не упоминалось, Алексис знал, какие функции возложены на Курдаша кроме охраны входа в «Ореанду».
— Что ты решила предпринять?
— Тебе срочно надо приехать — мы должны поговорить и действовать сообща.
— Завтра никак не смогу… Жди послезавтра — с вечерним самолетом. А как у тебя дела?
— Уже готовлю второй номер.
— Поздравляю! Есть сокровенные желания в этой связи?
— Чтобы ты поскорее приехал!
— Спасибо, что не просишь арбуз!.. Как публика?
— Публика принимает нормально, а Рейнальди просто в восторге!
— Чао, малыш!
— Чао!
Значит, в квартире тогда все же находился человек… А если им был Константин Курдаш, то это многое меняет… Алексис достаточно долго общался с центровиками и хоть не точно, но знал, кто каким способом добывает деньги.
— На каком языке вы говорили? — спросил старый вахтер.
— На латышском.
— Интересный язык. Я внимательно слушал — он даже отдаленно не похож ни на какой другой язык.
Алексис положил старику на стол две пачки сигарет «Assos»: отношения следует поддерживать, если хочешь, чтобы тебя всегда звали к телефону.
— Крепкие?
— Так, средние. Греческие, но табак из Вирджинии. Спасибо и до свидания!
— Вам спасибо! Разве трудно мальчишке сбегать!
Темнота еще больше сгустилась.
Константин Курдаш, черт побери! Это меняет дело — значит, и последовательность в цепи событий была другая. Не включили ли для матери «счетчик»? Кто познакомил ее с Ароном Розингом?
Этот моложавый и внешне застенчивый мужчина появился в Риге в середине шестидесятых годов. Его временно прописал у себя дальний родственник с условием, что летом будет жить в городской квартире и присматривать за добром родственника, высокие идейные убеждения которого не являлись препятствием для стяжательства. Зимой наоборот — будет жить на даче, там две комнаты и их не так уж трудно натопить. На даче красть, правда, было нечего, но родственник опасался — вдруг взломают замок, начнут копаться или что–нибудь уволокут — радио, телевизор, шашлычный мангал или банки с вареньем.
Арон Розинг был обладателем не только обшарпанного костюма, который никакой глажкой не приведешь в божеский вид, но и диплома об окончании юридического факультета в провинциальном университете; особый вес диплому придавали воспоминания родственника о детстве в родном городе, где в реке с мостков женщины полоскали белье. Наличие Диплома помогло родственнику устроить Розинга юрисконсультом, но в арбитражных сражениях он неизменно проигрывал юристам противников — те оплетали его сетью инструкций, постановлений и правил, а если это не удавалось, то обводили вокруг пальца, срывая сроки договоров. С этим следовало покончить, ибо проигрыши Арона родственник воспринимал как оскорбление родного города и университета, он не хотел, чтобы другие над ними смеялись… Если уж юрист Розинг не в состоянии сладить с юристами, то наверняка сможет справиться с людьми, не сведущими в области права. И Арон Розинг стал следователем прокуратуры. Он развернул активную общественную деятельность — выступал на заводах, в больницах, давал интервью газетчикам. Его избрали судьей — в городе, где прошло детство родственника Арона, успешно прошли выборы: за кандидатуру Розинга было отдано девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента голосов избирателей.
Приговоры Розинга отличались суровостью. Он вел неослабевающую борьбу с проявлениями буржуазного национализма, который усматривал в каждой букве латинского алфавита; в частных беседах довольно своеобразно трактовал интернационализм, по образцу национал–социалистов вознося одну нацию над другими, клеймил культ вещей — причиной его возникновения считал растлевающую деятельность средств западной пропаганды. Но однажды, как на беду, возник шум из–за пропажи нескольких вещественных доказательств из здания суда. Они — серебряный поднос и бронзовые каминные часы восемнадцатого века — были обнаружены в квартире судьи Розинга. Однако выяснить, каким образом они там оказались, какими путями Розинг получил квартиру, а также приобрел дорогую мебель, не удалось. Правда, ходили слухи, что среди очень суровых приговоров, вынесенных Розингом, некоторые были чересчур мягкими.