Я вернул повестку З. Н.
— Надеюсь, ты сам займешься оформлением? — спросила она с оттенком глухой обиды.
Я вывернул карманы
— Фу, какая чепуха! — сказала она, вмиг разочаровавшись во мне. — Мы, слава богу, кредитоспособны. У всех, когда подходит очередь, нет нужных денег, и все как-то выходят из положения. Мы одолжим у Дины Владиславовны. — Заметив мою невольную гримасу, она сейчас же попыталась обезоружить меня своей безграничной уступчивостью: — Ну хорошо, мы одолжим у кого-нибудь другого. Сто друзей — сто рублей; мне, слава богу, доверяют. Не понимаю только, — все-таки не выдержала она, — чем Дина перед тобой провинилась. За что ее третируешь.
— К черту вашу Дину, — сказал я и выдвинул ящик стола, где находились драгоценные мои черновики вперемежку со старыми записными книжками. — Не в этом дело. Я вообще передумал насчет автомобиля.
З. Н. могла бы всплеснуть руками или закатить глаза, но это было бы заурядно, она не позволила себе этого.
— Ты передумал? Автомобиль — твоя мечта!
— Разве? — спросил я, выискивая среди черновиков артельную сберкнижку. — Вы в этом уверены?
Нашел.
Она сказала сурово:
— Димочка! Это капризы!
— Это не капризы! — взорвался я. — Это жестокая необходимость! Это, если угодно вам, судьба! — выложил я сберкнижку на стол. — Нате. Это ваше. Моего там всего ничего… мизер. Как-нибудь разочтемся.
Книжки она не взяла, повернулась к дверям, спина у нее была прямая, негнущаяся, и шаг — твердый, решительный.
— А я так старалась… — с горечью, сразу выдавшей ее, проговорила она уже на пороге, не оборачиваясь, не замедляя чеканного шага.
Мне стало жаль ее. Позорная слабость?
Я вскочил, схватил со стола эту книжку, нагнал З. Н. уже в коридоре, заставил взять, положил руку ей на плечо, как мужчине.
— Думаете, мне легко?
— Легче, чем мне, — сказала она, сгорбившись — такая тяжелая оказалась у меня рука.
Легче ли? Да что в том проку — валить эту тяжесть на весы! Натворили глупостей — настала пора расплаты. А может, сложилось так — неудачно? Счастье, несчастье — кто его разберет! Так или иначе — надо расплачиваться. Разочтемся ли? Жестокая расплата! Виноват, не виноват — плати по счету. Но почему еще и Вовка должен платить? Почему еще — и З. Н.?
А я уже сидел за столом, копался в ящике, забитом пожелтевшими черновиками Среди этого хлама попалась под руку давнишняя статейка, на которую ополчился полковник Величко. Я вновь перечел ее, но со смутной неловкостью за себя на этот раз. К. Ф. не так уж далек от истины, подумал я. Не стоило кипятиться, защищаясь от нападок. Хлам, подумал я, хлам.
31
И все-таки — не то в последний момент, не то еще с вечера, когда приходил Бурлака, — Кручинин заколебался: не преждевременны ли выводы? Его учили и сам он учился на этом: предубежденность — скверный советчик. А он был предубежден против Подгородецкого, хотя и не без оснований. Да, алиби оказалось ложным, но эта суммарная ложность, вполне доказанная теперь, не означала еще, что ее слагаемые были заранее подтасованы и в роли подтасовщика выступил сам Подгородецкий. Все это нужно было еще установить и доказать. Нужно было выяснить, врал ли он в своих свидетельских показаниях, или, как случается, коварные обстоятельства слепо обернулись против него. Подтвердись первое, было бы проще: ложь — еще не улика, но за ложью — факты, косвенно уличающие преступника; что же касается случайностей и недоразумений, то опровергнуть их мнимую логику бывает сложнее, чем распутать истинно преступный клубок. Борясь со своей предубежденностью, Кручинин решительно настроился на самое сложное: тут уж требовалось чуть побольше, нежели умение расставить сети. Тут уж требовалось помочь Подгородецкому выпутаться из этих сетей. Слово было теперь за ним, важно было не только то, что скажет он в свое оправдание, но и к а к он это скажет.
Его недоумение, когда он появился на допросе, выглядело естественно: неужто следствие ведется до сих пор? Он, разумеется, не задал этого вопроса, но, Кручинину показалось, порывался задать и как бы одергивал себя, досадуя на эти порывы, и могло быть и так, что его принужденность, подмеченная Кручининым, как раз была вызвана сдерживаемым любопытством.