План состоял в том, чтобы подавить Подгородецкого документированными фактами — без подготовки и без всяких предисловий. Как отнесется к фактам — вот что было важно.
Кручинин отчеркнул абзац из протокола, датированного третьим января:
«В кино мы не попали — не было билетов, пошли с женой прогуляться и вместо домашнего ужина перекусили в кафе «Янтарь», распив там четвертушку водки, которую я купил в продмаге».
— А вот вам документ, — сказал Кручинин, — подписанный директором кафе. Теперь-то, думаю, понятно, почему я вынужден вторично вас побеспокоить.
Подгородецкий смутился. Острое, с лимонным отливом, его лицо не выразило ничего иного. Смущение было нарастающим, разгорающимся, он едва погасил этот лимонный жар, прикрыв пятерней лицо.
— Грешен, Борис Ильич, — произнес он сдавленно. — Ввел вас в заблуждение.
Грешен, да. Выкручиваться было бесполезно. И тем не менее злоумышленник попытался бы выкрутиться. Кручинин был уверен в этом. Злоумышленник не сдался бы так легко и не смутился бы так беззащитно.
— Клянусь вам здоровьем, — отнял Подгородецкий ладонь от лица, — не было и близко на уме, что такой маловажный штрих может иметь влияние на общую картину.
— Картины создаются из штрихов, — сказал Кручинин. — Я вас слушаю.
Лицо Подгородецкого вновь накалилось лимонным жаром.
— Причина личная, — проговорил он, потупясь. — Наболевшая. Тяжело затрагивать, поскольку супруга моя, Тамара Михайловна, безвременно ушла…
У него перехватило дыхание, а Кручинин сочувственно склонил голову, ему не нужно было принуждать себя к особой отзывчивости, чтобы проникнуться горечью этой нелепой утраты. Мотивы самоубийства так и не были выяснены; оставалось предполагать душевное расстройство.
— Тяжело! — повторил Подгородецкий, как бы собираясь с силами. — Но затрону. Ничего такого, Борис Ильич… принципиального. Мелочи жизни. — Он показал на пальцах, как это мелко. — Я не пример в отношении спиртного, были перегибы, но считаю, мужику хотя бы с натяжкой простительно, а дама, извините меня, должна блюсти формальность. Тамара Михайловна этим пренебрегала, — проговорил он со скорбью и укоризной. — Не то чтобы очень, но позволяла себе наподобие мужика войти в рядовой ганделик и принять свои сто грамм. «Янтарь», Борис Ильич, был на санитарном дне, верю, этого не учел, задача такая не стояла — учитывать, а как оно происходило в реальности, скажу. Мы с ней, откровенно, заскочили в «гастроном» и сообразили на троих. Третьего предъявить не могу: знакомство одноразовое. А я, желая сгладить моральную сторону, обрисовал вам в культурном свете. Казните, Борис Ильич, это заслуженно. О даче несоответствующих показаний предупрежден.
Сколько бы ни бился Кручинин, а такого объяснения предугадать не смог бы. Такое объяснение мог дать только Подгородецкий, с его семейным укладом, с его образом жизни. И потому это наивное, неуклюжее и в чем-то, пожалуй, даже малоправдоподобное объяснение сказало Кручинину больше, чем самая ловкая увертка.
Но план состоял в том, чтобы не давать Подгородецкому передышки.
— Читайте дальше, — перевернул Кручинин страницу протокола.
«С гражданином, фотокарточка которого впоследствии была мне предъявлена, я встретился на первом этаже подъезда, где живу, возле квартиры Веры Петровны Кореневой в восемь часов вечера, а утверждаю это потому, что, прежде чем войти к ней, посмотрел на часы. Зашли мы туда с женой за нашим сыном, и к тому же Вера Петровна просила, чтобы я проверил, возможно ли переоборудовать ее телевизор: он у нее старой модели, пятиканальный, вторую программу не принимает. Мы посидели у Кореневой примерно час, до девяти, а так как передавалось цирковое представление и все смотрели телевизор, я так и не проверил его, и мы забрали сына и пошли домой».
Подгородецкий прочел и вопросительно взглянул на Кручинина.
— Все правильно? — спросил Кручинин.
— Все правильно, — ответил Подгородецкий.
В его ответе не было настороженности, была лишь скрытая обида. Испытывают? Сомневаются? Настороженность сразу бы выдала его, обида, напротив, свидетельствовала в его пользу.
Кручинин протянул ему справку телестудии: подпись, печать, дата передачи, по поводу которой составлена справка.
«Трансляция из Москвы (цирковая программа) велась с девятнадцати тридцати до двадцати одного ноль-ноль по шестому каналу, а четвертый канал ввиду технических неисправностей выхода в эфир в указанный период не имел. Та же программа в записи передавалась по четвертому каналу с двадцати одного пятнадцати до двадцати двух сорока пяти».