— То есть подготовили алиби, — подсказываю.
— По-вашему, алиби, — вздыхает он. — По-нашему, для отвода глаз. Ну, и с фотокарточкой Ехичева — тоже для отвода.
— Это, — говорю, — ловко у вас получилось.
— Ловко? — не согласен. И досада во взгляде, и удивление, и тоска. — Знал, что риск. Поверят, не поверят, а к следователю поволокут, оно так и вышло. К следователю поволокут — и вот я, со всеми потрохами, на виду. Чистосердечно, Борис Ильич: был убежденный в том, что кто-то так и так объявится, хотя бы из соседей, который засек его в подъезде. Выскочу первым — первое слово мое, и спрос не с меня. Спрос всегда с того, кто молчит, притаился.
— Это как сказать, — беру чистый лист для протокола. — Но что ловко, то ловко.
А он не согласен:
— Да нет же, Борис Ильич! Какой с меня ловкач? Вы же сами убеждаетесь! Плел одно, плел другое, а толку? Ловкач плетет с толком. А я? Компрометировал себя — и все. Выскочил первым — и вот результат. А помалкивай — никто бы меня не тронул. Факт: Ехичева в нашем доме так и не засекли. Это я признал, что был он у меня, а другой кто бы вам признал?
— Не будем гадать, Геннадий Васильевич, — отвечаю ему, а сам думаю: силен все-таки Лешка. — В одном вы абсолютно правы: скомпрометировали себя — дальше некуда.
— Дальше некуда, — соглашается, с ожесточением скребет ногтями затылок.
А я все время в мыслях своих забегаю вперед. Обыск, обыск, а что мы там найдем? И дальше забегаю — тоже туманные горизонты. Это, по правде говоря, мешает сосредоточиться. Что еще нужно мне от Подгородецкого? Пальто не повреждено, тут все ясно; деньги? — были деньги, вот что: паспорт!
— Случайно, о паспорте речи не было?
Я имею в виду, что паспорт утерян, похищен, и произошло это до прихода Ехичева к Подгородецкому, но Ехичев был пьян и мог, конечно, не обнаружить пропажи.
— О каком вы паспорте? — недоумевает Подгородецкий и даже норовит пошутить: — Мы у гостей паспорта не проверяем.
Впрочем, к чему мне это? С паспортом ясно, как и с пальто. Сосредоточиваюсь: деньги! Деньги-то у Ехичева, оказывается, были. А я не придал этому значения. Деньги-то были в кармане — и не мелочишка; отчего же не расплатился с вокзальной буфетчицей? Что-то не то. Две половинки: информация, которой располагаем, и сведения, полученные от Подгородецкого. До сих пор одна половинка без всяких зазоров прикладывалась к другой. Теперь образуется зазор.
Переспрашиваю о деньгах. Точно ли помнит? Точно. Не в бумажнике, а прямо в кармане? Прямо в кармане, навалом. А с буфетчицей не расплатился.
Зазор. Тут уж Подгородецкому врать нет никакого смысла. Напротив, деньги для преступника — приманка. Ну, а если намек: ограбление на улице? Но пальто ведь не повреждено. Затащили куда-нибудь, завлекли? На этот счет была уже у нас версия с Лешкой полтора месяца назад. Все начинается сызнова? Тяжелая штука.
Две половинки; как бы еще приткнуть их одна к другой?
— Когда вошел, — спрашиваю, — было ли что-нибудь в руках?
— С чемоданом явился, — отвечает Подгородецкий, — с чемоданом и отбыл.
Этот зазор похлеще того. Чемодан-то был оставлен в камере хранения! Два чемодана? Исключено. И буфетчица, и сержант отдела транспортной милиции засвидетельствовали, что Ехичев был налегке. Двое Ехичевых? Нет, в этот лабиринт меня теперь калачом не заманишь.
С чемоданом ушел, но когда подобрали его дружинники, не было никакого чемодана.
— Видите, Геннадий Васильевич, — говорю, — существенная подробность. А вы на нее почему-то меня не сориентировали.
Подгородецкий огорчен; с досадой, с ожесточением скребет ногтями затылок.
— Выпало, Борис Ильич! Извиняюсь.
Если бы только это, как-нибудь уж принял бы его извинения.
Встаю, выключаю магнитофон.
А ему, Подгородецкому, вроде бы жаль, что сеанс, как говорится, окончен. Жаждет что-нибудь добавить? Нет, не жаждет. Разве что про чемодан: легонький такой, пара белья, наверно, и зубная щетка — копеечное барахло; не до барахла было, когда человек скончался. Ну, это понятно. Я ему передаю исписанные мною листы; как всегда передаю, как обычно. Но редко бывает, чтобы выступающий в роли свидетеля был мне так антипатичен.
Он подписывает не читая — дело хозяйское. Рука дрожит — вижу. Да не трясись ты! — меньше врал бы, здоровее были бы нервы.