И горы мусора по краям. И на одной куче под брезентовым навесом экспертов – труп молодого тридцатичетырехлетнего мужчины в дорогом синем костюме, испачканном кровью и грязью. Полного, кудрявого, с модной стрижкой и разбитыми в лепешку затылком и лицом.
– Это что? – спросила вдруг зампрокурора Клара Порфирьевна Кабанова хрипло.
– Где? – Катя поняла, что Кабанова говорит именно с ней.
– Вон там.
Кабанова указала куда-то вдаль.
В этот момент в пелене дождя послышался гул мотора. Где-то за мглистой дождливой завесой заработал трактор, расчищающий новый участок полигона.
Звук мотора вспугнул птиц. И они взмыли в дожде над свалкой.
Тучи белых пронзительно кричащих птиц, которые кружат над волнами морскими в бескрайней вышине…
Чайки кружили над мусорным полигоном. И не было числа этим жадным галдящим птицам, сорвавшимся с куч мусора, где они рылись в смердящей грязи, выхватывая оттуда лакомые сгнившие куски. Воспарившим, как белые ангелы, в небо – высоко, далеко…
– Это, кажется, пианино. – Катя всмотрелась в тот предмет на куче мусора, на который указывала Кабанова. – Старое пианино.
– Старое пианино, – повторила зампрокурора. – Старое… старое пианино. Мы свое тоже выбросили. Никто из моих сыновей не хотел учиться музыке. А Лесик…
Она всхлипнула. И закрыла рот тыльной стороной ладони. Резкий жест.
Лесик… Алексей Кабанов. Жертва. Катя смотрела в сторону брезентового навеса – вот как, значит, его звали дома. Как звала его мать.
– Я его тяжело рожала. Очень тяжело. Чуть не умерла. Кесарево пришлось делать. Думала, никогда не решусь на второго ребенка. Однако решилась. Екатерина… можно я обопрусь на вас? На ваше плечо?
– Конечно, Клара Порфирьевна. – Катя быстро шагнула к ней, хотела поддержать под руку.
– Я не это имела в виду. Я еще крепко стою на ногах. Значит, старое пианино…
Кабанова смотрела в пелену дождя на музыкальный инструмент, выброшенный на свалку.
– Свидетеля нашли!
Сквозь дождь без зонта к ним бежал по свалке один из оперативников.
– Свидетель Мышкин.
– Князь Мышкин? – это спросил у запыхавшегося опера тот темноволосый мужчина в строгом черном костюме.
– Князь? Какой еще князь? Я говорю – свидетель. Только он непригодный. Неадекватный, – опер, видимо, то ли не понял, то ли полностью не одобрял стеб на месте убийства. – Бомж. Алкаш.
– Но он что-то видел? – уточнил майор Ригель.
– Говорит – видел.
– Давайте его сюда.
Майор Ригель подошел к Кабановой. Но остальные четверо из той компании под своими зонтами так и остались на месте. Оперативники привели свидетеля. Бомж в двух натянутых на куртку дождевиках – желтом и зеленом. В шерстяной замызганной шапке, несмотря на теплый сентябрьский день, в ботах. Лицо в прожилках. Возраст определить трудно.
– Что вы видели? – спросил у него майор Ригель. – Вы ведь что-то видели?
– Я мусор сортировал.
– Ночью?
– А то когда же, днем тут гоняют нас.
– Кто?
– Охрана.
– А ночью охраны нет?
– Она только с мусоровозами приезжает. Ну, эти, нанятые. Против демонстрантов которые. А ночью мусоровозы не ездят.
– Ясно. Значит, вы рылись ночью в мусоре.
– Сортировал. Фонарик у меня.
– Сортировали. Во сколько? – Майор Ригель задавал вопросы со своей чуть медлительной немецкой настойчивостью, столь хорошо знакомой Кате.
– Мне время без разницы. Темно было. Луна… Не люблю я ее. Больная планета. В лунные ночи это бывает. Всегда только в лунные.
– Что бывает?
– Пианино заиграло.
– То старое пианино?
– Чертово пианино. Давно я хотел его разбить. В щепки. Чтобы не соблазняло.
– Чем разбить? Кувалдой? Монтировкой?
– Э, не надо… не надо, начальник. Я его не трогал, этого мужика. – Бомж поднял грязные руки ладонями вверх. – Я его вообще ночью не видел. Потом прибежал на крик, когда водила с мусоровоза паниковал тут.
– Вас никто не обвиняет. Что вы видели ночью? – Майор Ригель задал новый вопрос.
– Пианино заиграло. – Бомж смотрел на Кабанову. – Музыка такая… вроде мрачного па-де-де.
– Знаете, что такое па-де-де?
– Знаю. Я бездомный, но не дурак же. Это мать его? Прокурорша? Сама?
– Это его мать. Так что вы видели?
– Он появился оттуда. – Свидетель махнул рукой куда-то вдаль – неопределенно. – Из тьмы. Шел. Скорее плыл.
– Кто?
– Он разный. Когда Серый. Когда Черный. Смотря какое обличье принимает. Какой плащ выбирает. Но всегда – лунной ночью. По лунной дорожке – словно спускается. Здесь ведь тоже своя лунная дорожка. Не бывали ночью на этой свалке?
– Нет.
– И не нужно. Не приходите сюда ночью. – Бомж ощерил в ухмылке остатки зубов. – А то встретитесь с ним ненароком. И он вам этого не забудет.