— И Нарцисс попадает в свое зеркальное отражение…
— …или лев в источник.
— Расскажи!
— Охотясь за зайцем, лев загнал его настолько, что у того больше не было сил бежать от преследователя. Попавший в беду заяц попросил разрешения задать ему свой последний вопрос.
«Я удовлетворяю твою просьбу», — великодушно заявил царь зверей.
«Сколько царей может быть в пустыне?»
«Что за вопрос? Один, кроме меня никто, почему ты спрашиваешь?»
«Потому что я встретил второго, другого льва, неподалеку отсюда. И так как мой царь — ты, я бы хотел тебя предостеречь».
Сначала лев посмотрел на него с явным недоверием, потом почувствовал себя польщенным, потом впал в ярость:
«Что это значит? Что он здесь потерял? Где прячется незваный пришелец?»
«Я бы мог указать путь вашему величеству…»
«Прекрати болтовню и веди меня!»
Длинноухий послушно потрусил вперед, привел льва к выложенному кирпичом источнику и с невинной миной заявил:
«Он прячется внутри».
Лев тотчас же бросился вперед, наклонился над краем и вытаращил глаза на себя, точнее, на свое отражение в воде. Яростно рявкая, он прыгнул на бортик источника — в ответ оттуда зарычало эхо, — повернулся к зайцу и с царственным пафосом в голосе произнес:
«Царь может быть только один, и это я».
Громко рыча, он бросился на мнимого соперника, то есть на самого себя, ушел под воду — и утонул.
Рибейро выслушал рассказ с явным удовольствием, некоторое время помолчал, раздумывая, а потом сказал:
— Моя любимая поговорка — подобное стремится к подобному — относится и к гибели, здесь в прямом смысле слова. И кое-что еще: заяц, первоначально бывший в тупиковом положении, в конце концов побеждает своего минотавра, заманивая его в зеркальную ловушку. Триумфальный исход.
— Для льва не совсем триумфальный, — возразил Мануэл. — И возможно, не всегда в конце должна быть смерть.
— Но ведь жить — это значит или есть, или быть съеденным. Все остальное — нянюшкины сказки.
— Я думаю по-другому. Взгляд в зеркало, может быть, таит в себе большие опасности, чем просто смерть, иные разрушения, которые разъедают и изнуряют душу.
— А что это за история? — Рибейро с любопытством посмотрел на своего визави.
— Это наполовину… — Мануэл замялся. — В общем, эта история осталась незаконченной.
— У арифметика не бывает нерешенных задач, — заявил Рибейро и настойчиво повторил свой вопрос.
— Да что я знаю, — ответил Мануэл подавленно. — Это всего лишь сказка, сон, выдумка. Мой дед никогда раньше ее не рассказывал, и я почти забыл ее.
В голосе Мануэла вдруг зазвучало упрямство. Он знал, что лжет, и знал также, что его учитель заметил это.
«Пожалуй, — подумал Рибейро, — тут сердечная рана». И потянулся к трубке. Голубовато-лиловое табачное облако повисло в тишине предсумеречных часов.
— Начались каникулы. Ты собираешься на все это время остаться в Коимбре? — спросил он, чтобы сменить тему. — Что ты будешь делать?
Мануэл пожал плечами.
— Понятия не имею, — пробормотал он печальным голосом.
— Я думаю уехать на некоторое время, — сказал Рибейро, — хочу навестить одного из старых знакомых. Он тоже профессор математики, несколько лет преподавал в Париже, а теперь живет в Порту.
Мануэл прислушался.
— Вы поедете в Порту?
— Да, — ответил Рибейро и подивился смущению в голосе Мануэла, — я уеду на следующей неделе.
— Мне очень жаль, — сказал Мануэл, — но Порту пробуждает во мне смешанные чувства.
— А не хочешь ли ты сказать, кто виноват в этом? — задал Рибейро встречный вопрос.
— Никто, — ответствовал Мануэл, — и это тоже не тайна. Тем не менее до сегодняшнего дня никто не знает об этом.
— Старая любовь…
— В известной мере. — Мануэл печально улыбнулся, не мог не подумать о Марии и своем деде, а потом сказал: — За несколько дней до смерти Мигел Торреш да Силва отправился на паруснике вниз по Дору к Порту, чтобы продать там несколько бочек своего лучшего вина.
Рибейро молчал. Затем через некоторое время осведомился:
— А ты, когда ты в последний раз был в Порту?
— Много лет назад.
— Тогда поехали вместе, если хочешь. Я знаю маленький постоялый двор, где ты сможешь жить за умеренную плату.
Мануэл ошеломленно посмотрел на него. На это он не рассчитывал. Его чувства колебались между благодарностью и сомнением.