— Могу я при этом рассуждать вслух?
— Это так же запрещено, как и наоборот, — усмехнулся Рибейро.
— Тогда я попытаюсь провести аналогию. Рассказчик — творец. История — его творение, которое он посылает людям. Как рассказчик соотносится со своей историей, так и она со слушателем. Это означает, что рассказчик — отрезок целиком — относится к своей истории — большей части отрезка, — как та — к слушателю, наименьшей части отрезка. Таким образом, отношение рассказчика к своей истории должно находиться в гармонии с отношением этой истории к слушателю.
— Браво! Ты попал в яблочко.
— Но это будет означать, что история во время ее рассказывания начинает жить своей собственной жизнью…
— …и потом становится как бы историей слушателя. Так оно и есть.
— Это магия.
— Да, ты прав. Очень трудно освободиться от магии Золотого сечения. Все равно — стоишь ли ты перед шедевром живописи или внутри церкви или пленен каким-нибудь рассказом. Тебя все еще удивляет, что арабы со своими бесчисленными историями были к тому же великими математиками? И не случайно внутри иудейской традиции возникает мистика чисел каббалистов со всеми их взаимосвязанными метафорами, загадками и притчами… Так подобное приближается к подобному, а мы между тем к нашей цели.
— Дору!
— Дору. А за ним ты видишь силуэт города, давшего название нашей стране.
День триста семьдесят седьмой:
Прибытие
Гавань жила своей деловой жизнью, вовсе не заботясь о посетителях из Коимбры.
С утра до вечера Мануэл бродил по ее густо переплетающимся переулкам. Здесь пахло то рыбой и кипящим маслом, то пряностями Востока. На набережной дрались из-за рыбьих голов бездомные кошки, а между будками базарных торговцев бродили собаки. Утром в гавань приплыл огромный торговый корабль из Северной Африки, целый день в порту царило оживление — разгружали трюмы, переносили на берег бесконечное количество крепко перевязанных тюков, на набережной громоздились горы ящиков и бочек, и торговцы с их тяжелогружеными повозками перекрывали все улицы и подъездные пути.
Когда солнце погрузилось в море, Мануэлу удалось с громадным трудом найти столик с двумя стульями в задней части условленного трактира. За большими столами в вытянутом в длину помещении сидели, тесно прижавшись друг к другу, шумливые люди, слышались бесконечные разговоры на чужеземных языках, а воздух был наполнен пивным духом, винными парами, дымом экзотических Табаков и запахом жареного.
Дни пронеслись как один миг. Мануэл побывал в фактории английских виноторговцев, лавках бочаров и в одном из многочисленных винных подвалов. Он бродил по лабиринтам старых построек внутри Фернандинской стены и под аркадами на берегу Дору, откуда можно было увидеть качающиеся на речных волнах гондолы. Потом он поднялся к церкви Душ-Клеригуш, расположенной в самой высокой части города и уже издалека служащей ориентиром для кораблей. На другой день он зашел в церковь Святого Франциска, богато украшенную позолоченной резьбой. На стене висели прикрепленные к нитям многочисленные письма, обращенные к святому Франциску. Поскольку все они были не запечатаны, то приходящие в церковь позволяли себе прочитать некоторые из них. В большинстве случаев это были слова благодарности, поскольку этот святой считался посредником между верующими и Девой Марией.
Потом Мануэл опять с любопытством прогуливался по переулкам с затененными парусиной домами, в которых купцы изо дня в день заключали торговые сделки.
Мануэл проголодался. На черных досках, висящих на стене таверны, были помечены мелом коронные блюда. И конечно, подавали потроха. Это было в 1415 году. За несколько дней до того, как флот инфанта должен был выйти в открытое море, чтобы покорить Сеуту, жители Порту забили весь скот, засолили мясо в больших бочках и все погрузили на борт. Им самим остались только потроха. Это случилось более трехсот лет назад.
Тарелка Мануэла была почти пуста, когда в трактир, значительно раньше, чем они условливались, вошел Рибейро. Все столы были полностью заняты. Ища себе место, он прошел через длинное, прокуренное и задымленное помещение, пока не попал в самый конец зала, где и обнаружил своего ученика, сидящего около открытого огня, над которым на большой черной решетке жарилась рыба.
Буркнув приветствие и явно выказывая дурное настроение, он сел напротив Мануэла. Тут же вскочил, подошел к входу на кухню, откуда тянуло дымом и чадом, и нетерпеливо потребовал кувшин вина. Потом опять сел. Хозяин таверны подошел к нему и самым почтительным образом наполнил бокал.