Последний раз Марго навещала маму почти год назад, на Рождество. Память воскресила дни, проведенные в ее лавке, украшенной гирляндами. Марго развешивала одежду на вешалках, подметала серый ковролин, пробивала и упаковывала покупки у прилавка или помогала посетителям выбрать идеальные подарки – малиновый свитер с вышитыми колокольчиками, пара джинсов, облегающее платье на Новый год.
Каждый вечер, за исключением рождественского ужина в местном корейском ресторане, Марго с мамой ели дома: обычное рагу, разнообразные панчаны и жареная рыба – скумбрия или желтый горбыль. Они ели молча под пыльной люстрой, стол загромождали разномастные тарелки и пиалки, накопившиеся за годы жизни: с рисунками из роз, пастельных цветов, в бело-голубую клетку, украшенные коричневыми бабочками и цветами. В их квартире было полно всяких вещиц, как и в любой другой семье, но почти все они появись дома скорее случайным образом, нежели благодаря сознательному выбору: их покупали по акциям, на барахолках или получали в качестве подарков от знакомых, как вещи из затонувшего корабля, выброшенные на берег. Мама не разрешала ничего выбрасывать.
Однако, будь ее воля, Марго бы испепелила все это дотла. Квартиру в Сиэтле она оформляла аскетично и с вниманием к каждой детали, склоняясь к нейтральным цветам без узоров – возможно, в качестве бунта против матери и всего, что та представляла: бедности, безвкусицы, чужеродности и отсутствия порядка.
– Ты собираешься остаться в Сиэтле? – спросила тогда мама за ужином. Ее аккуратное каре с сединой на висках было заправлено за розовые уши, открывая серьги-кольца, блестящие, как металлические приманки для рыб. Она не подняла взгляда от мак-кимчи – легкого варианта кимчи – острого и алого, – который всегда готовила сама.
– Да, мне там нравится, – ответила Марго по-английски и проглотила последнюю ложку миёккука – супа из морской капусты – со вкусом хамсы и каплями кунжутного масла.
– Но там же вечно идут дожди.
– Не страшно, я привыкла.
Ложь. Марго ненавидела дождь и скучала по Лос-Анджелесу. Только она не представляла, как здесь жить. В Сиэтле у нее уже была приличная работа, которая позволяла ей снимать собственную квартиру в тихом жилом районе, где круглый год пахнет елями и соснами (единственные иголки, валяющиеся на улице, – с деревьев). В Лос-Анджелесе же ей придется жить с матерью, по крайней мере на первых порах, о чем Марго не могла и помыслить. Она не знала, как объяснить это маме ни на корейском, ни на английском, ни на любом другом языке.
– У тебя есть парень? – Этот вопрос звучал гораздо чаще, чем Марго хотелось бы. Иногда мама задавала его обыденным тоном, с ноткой надежды на то, что дочь встретит ответственного и доброго парня и захочет выйти замуж, завести семью. Однако порой в ее голосе звучали опасения, что та сделает прямо противоположное – будет пить, гулять допоздна, встречаться с мужчинами, которым наплевать на ее чувства, на ее будущее и на ее жизнь, а в конечном итоге забеременеет и останется одна, что в теории в то время вполне могло произойти.
Марго на тот момент уже месяц встречалась с Джонатаном, коллегой на двадцать лет ее старше, он работал консультантом по трудоустройству для людей с ограниченными возможностями. Она вспомнила их первый поцелуй – узкие столбы солнечного света на стенах офиса, нежное касание губ, неприятный запах изо рта, земляной привкус сигары, смешанный с чем-то еще, яркий аромат цитруса, звучный голос, как из старинного радио, зовущий ее по имени: «Марго».
Однако рассказать об этом матери она не могла. Разве та в состоянии понять отношения, не имеющие никакого смысла ни для самой Марго, ни для ее друзей? Существовало лишь одно логичное объяснение, которое она никогда не смогла бы произнести вслух, – ей просто было одиноко и скучно, а Джонатан ее интриговал – мужчина в возрасте, коллега, слепой, вдовец. У него за плечами огромный жизненный опыт, и рядом с ним Марго совсем забывала о себе. Он возвышался над ней, затмевал своей тенью. Рядом с ним она чувствовала себя крошечной – ее характер, поиск смысла жизни и все мечты о творческой профессии, о гордости за личные достижения растворялись, исчезали.
Нет, объяснить это матери невозможно. Даже если бы Марго достаточно хорошо говорила по-корейски, разве мама была в состоянии понять это чувство – этот своеобразный голод? Марго вовсе не думала о смерти, а скорее хотела спрятаться, стереть свою личность с лица земли. Она мечтала стать художницей, только это ненадежная профессия. Разве она могла позволить себе тратить время и деньги на занятия искусством? Как можно ступить на этот скользкий путь творчества, если однажды ей придется содержать не только себя, но и маму? В конце концов, у них больше никого не было, им больше не на кого положиться. Поэтому, раз уж Марго и так многого себя лишает, почему бы не пойти в этом до конца – раствориться в отношениях с мужчиной, который всегда говорил ей, какая она замечательная, умная, заботливая, добрая? Благодаря ему Марго чувствовала себя самым важным человеком на земле, потому что растворилась в нем полностью, без остатка. Марго всегда выслушивала его, поддерживала и одобряла. Она была похожа на мать, о которой сама мечтала.