Все ближние городки и усадьбы были заняты воинами. По ночам огни их костров покрывали и Рыночный холм, и холм Ареса, и холм Нимф, и Пникс, и холм Всадников. Мы стояли напротив, на холме Муз и горе Ардетт, всё ещё удерживая Некрополь, восточную Мелиту и весь квартал Итония.
На этой ранней стадии осады основная часть афинских сил оставалась во внешнем городе. Коновязи всадников находились на южном склоне холма Муз, а также перед Палладием и Ионием. Поразительно, но боевой дух защитников оставался на высоте. Теперь, когда женщин и детей Афин благополучно переправили в Эвбею, мужчины настроились на выполнение долга.
Благотворное равенство способствовало сплочению, ибо знатные всадники бок о бок с ополченцами из городской бедноты выполняли одну и ту же работу: чинили укрепления. Все расчищали место перед наружной стеной и, сгибаясь под тяжестью камней, по нескончаемым Трёмстам ступеням затаскивали их на Акрополь, чтобы пополнить запас метательных снарядов для боевых машин. В наряды на работу отряды заступали посменно: один сменялся другим каждые два часа. Трудились все, включая самого царя.
Однажды в рабочий полдень, дней через двадцать после начала вторжения, посланец Антиопы передал мне приглашение явиться к ней. Он обратился ко мне после того, как я в сотый раз затащил свою ношу на самый верх.
— В следующий раз позови меня, пока я внизу, — буркнул я.
Парень провёл меня в царский дворец, высившийся на южном склоне скалы (за наклонный цоколь это сооружение называли Кривым Чертогом). Воду приходилось экономить, и возможности смыть пыль не было, поэтому у входа в покои царицы слуга обмёл мою одежду и умастил мои волосы маслом.
Царица приняла меня в детской, которая находилась высоко наверху, на открытой галерее, ограждённой с двух сторон парапетом и защищённой от солнца навесом из парусины. Стоял летний полдень, но здесь, благодаря ветру и тени, было прохладно.
Оттуда открывался вид одновременно на Ардетт и на Девять Врат. На двух стенах красовались изображения дельфинов, а пол был выложен плиткой, имевшей вид песчаного морского дна с лежащими на нём морскими крокусами и морскими звёздами. Работа была столь искусна, что могло создаться впечатление, будто ты и вправду ступаешь по океанскому дну. Воистину, детская во дворце производила превосходное впечатление.
Когда я вошёл, Антиопа отпустила двух воинов, являвшихся, как мне вспомнилось, конными гонцами, которые служили как царю, так и высшему совету.
— Добро пожаловать, друг равнин, — приветствовала меня царица. — Заходи, Дамон. Прости, что до сих пор у меня не находилось для тебя времени. Присаживайся.
Жестом она указала на лавчонку, по размерам вполне подходившую для детской, но никак не для меня. Больше, однако, присесть было некуда, если не считать деревянной лошадки-качалки и барабана с изображённым на нём улыбающимся солнышком.
— Не стесняйся, — пошутила Антиопа. — Придворным и сановникам случалось усаживаться и на этого жеребёнка. Мы в детской, а тут не пристало чваниться.
Красота нашей царицы поражала меня всегда, но на сей раз я приметил на её лице выражение, какого не видел никогда: скорбь. Антиопа походила на эллинскую аллегорию Скорбящей Матери. Видимо, моё чувство не укрылось от неё, ибо мне был задан вопрос: помню ли я амазонский обычай «двух кошек»?
— Считается, что в сезон Сбора две кошки, чёрная и белая, правят попеременно и женщина в день Уллы — совсем не та личность, что в день Наруллы.
Она улыбнулась.
— В вашей стране я стала другой кошкой.
— Какой? — в шутку спросил я, но Антиопа, к моему удивлению, восприняла этот вопрос серьёзно:
— Трудно сказать. Я больше не та, кем была, но ещё не стала той, кем должна стать.
Поднявшись со своей скамьи, царица мягко отняла от груди спелёнутого младенца.
— Не хочешь его подержать, Дамон?
Я смутился и отказался, сославшись на то, что, будучи холостяком, к детям не привык, а ручищи у меня грубые и неуклюжие.
— Ты ненавидишь меня, Дамон? — прозвучал неожиданный вопрос. — Меня ненавидят многие. И твои соотечественники, и мои. Лучше бы мне умереть, чем навлечь такие несчастья на оба народа.
Антиопа протянула мне младенца, и я с робостью принял его на руки. Внизу застучали копыта: отъехали гонцы. Пройдя по ковру с разбросанными игрушками, царица подошла к ограждению галереи. Я последовал за ней.
— Ты считаешь себя другом Афин, Дамон?
Она имела в виду — другом Тесея.
— Несомненно! — заявил я.