– Он побежал, – сказала единорог. – А от бессмертных существ бегать не следует. Это лишь привлекает их внимание.
Голос ее был мягок, но лишен какой-либо жалости.
– Иди медленно, притворяйся, что думаешь о своем. Пой песню, читай стихи, показывай фокусы, но иди медленно, и она не увяжется за тобой. Очень медленно, чародей.
Они вместе шли сквозь ночь, шаг за шагом, высокий мужчина в черном и белый рогатый зверь. Чародей держался к свету единорога так близко, как смел, ибо вне этого света пошевеливались голодные призраки, тени звуков, которые издавала гарпия, разрушая то немногое, что можно было разрушить в «Полночном балагане». Но и еще один звук долго следовал за ними и после того, как замерли эти, следовал до утра на незнакомой дороге – тонкий, сухой звук паучиного плача.
Чародей плакал как малое дитя и долгое время сказать ничего не мог. «Бедная старуха», – в конце концов прошептал он. Единорог молчала, Шмендрик поднял лицо и посмотрел на нее, словно не узнавая. Пошел серый утренний дождь, в котором она светилась словно дельфин.
– Нет, – сказала она, отвечая на его взгляд, – я не знаю сожалений.
Он молчал, скорчившись под дождем у дороги, обтягивая свое тело промокшим плащом, пока не стал походить на сломанный черный зонт. Единорог ждала, чувствуя, как дни ее жизни опадают вокруг вместе с каплями дождя.
– Я знаю печаль, – мягко прибавила она, – но это другое.
Когда Шмендрик снова взглянул на нее, ему удалось собрать свое лицо в одно целое, хотя оно все еще пыталось улепетнуть от него.
– Куда ты пойдешь теперь? – спросил он. – Куда шла, когда старуха схватила тебя?
– Я искала мой народ, – ответила единорог. – Ты не видел их, чародей? Они дики и белы, как море, подобно мне.
Шмендрик серьезно покачал головой:
– Я ни разу не видел кого-нибудь подобного тебе, во всяком случае наяву. В пору моего детства считалось, что некоторые из них еще живы, однако я знал лишь одного человека, который когда-либо видел единорога. Они наверняка исчезли, леди, все, кроме тебя. Шагая, ты создаешь эхо там, где они обитали когда-то.
– Нет, – сказала она, – потому что их видели и другие.
Известие, что хотя бы в недавнем детстве чародея единороги еще существовали, порадовало ее. И она продолжала:
– Мотылек рассказал мне о Красном Быке, а ведьма о короле Хаггарде. Я иду к ним, чтобы узнать то, что знают они. Можешь ты рассказать мне, где живет король Хаггард?
Лицо чародея почти уже и сбежало, но Шмендрик поймал его и заулыбался, очень медленно, так, точно рот его стал железным. Спустя некоторое время он сумел придать губам должную форму, но улыбка его так и осталась железной.
– Я могу прочитать тебе стишок, – сказал он.
– Стало быть, я узнаю эту землю, когда увижу ее, – сказала единорог, думая, что Шмендрик посмеивается над ней. – А стихов о Красном Быке ты не знаешь?
– Их нет, – ответил Шмендрик. Он поднялся на ноги, бледный, улыбающийся и сказал: – О короле Хаггарде я знаю лишь то, что слышал. Он старик, скаредный, как поздний ноябрь, и правит бесплодной страной у моря. Некоторые говорят, что когда-то она была зеленой и ласковой, но пришел Хаггард, коснулся ее, и она иссохла. У крестьян есть присловье – увидев поле, пожранное пожаром или саранчой, или разоренное ветром, они говорят о нем: «Захирело, как сердце Хаггарда». Уверяют также, что в его замке нет ни света, ни огня, что он посылает своих солдат воровать кур, простыни и пироги с подоконников. А еще рассказывают, что в последний раз король Хаггард смеялся…
Единорог притопнула. Шмендрик продолжил:
– Что же до Красного Быка, о нем я знаю меньше, чем слышал, потому что слышал я множество историй и каждая спорила с остальными. Бык реален, Бык – это призрак, Бык – это сам Хаггард после захода солнца. Бык жил в той земле до Хаггарда, или пришел с ним, или пришел к нему. Бык защищает его от набегов и бунтов, позволяя ему не тратиться на вооружение своих ратников. Бык держит Хаггарда узником в его собственном замке. Это дьявол, которому Хаггард продал душу. Это существо, ради обладания которым Хаггард душу и продал. Бык принадлежит Хаггарду. Хаггард принадлежит Быку.