— У меня умерла бабушка, — оборвала его Лиззи. — Сейчас вот получила письмо.
У Люка хватило такта мигом отбросить улыбку. Он зашел в кабинет и закрыл за собой дверь.
— Извини. Очень жаль. Не знал, что она была больна.
— Вот и я не знала. — Слова эти обожгли Лиззи даже больнее, нежели она ожидала, и она поймала себя на том, что норовит спрятать от Люка взгляд. Плакаться друг другу в жилетку как-то не входило в их договоренности, а она сейчас готова была предаться именно этому.
— Не помню, чтобы ты много о ней рассказывала. Или вообще о ком-то из своей семьи, если на то пошло. Вы были с ней близки?
— Были, — ровным голосом отозвалась Лиззи. — Можно сказать, что она меня вырастила.
— Да уж… незадача.
Лиззи недоуменно уставилась на него из-за стола. Незадача?! Разве это говорят человеку, у которого умирает любимый человек? Хотя что ей удивляться! Ей довелось увидеть, как Люк воспринял смерть близкого человека.
Они уже несколько месяцев встречались, не афишируя своих отношений, когда мать Люка — наставник Лиззи в мире парфюма — в конце концов проиграла свою битву с раковой опухолью. Лиззи видела Люка на похоронах — как он пожимал руки и принимал соболезнования, изображая почтительного сына. Но уже к вечеру она не могла отделаться от мысли, что именно это он и делал — изображал, играл нужную роль. Поначалу Лиззи отнесла это отсутствие искренней скорби к тому, что болезнь его матери тянулась довольно долго. Что он имел время как следует приготовиться к ее кончине, примириться со скорой утратой, проститься. Теперь же Лиззи подумала: не слишком ли она ему польстила такими объяснениями?
— Сожалею о твоей утрате, — произнес он наконец и, потянувшись через стол, накрыл ее руку ладонью. — Тебе, вероятно, придется поехать туда на похороны.
Лиззи высвободила свою кисть и сунула между коленями, чтобы он не мог до нее дотронуться.
— Похорон не ожидается. Ее пепел уже успели развеять.
Люк вскинул брови:
— Что? Без тебя?!
Лиззи кивнула, не желая ему что-либо объяснять. Когда дело касалось ее семьи, она все подробности предпочитала сводить к минимуму. Если хочешь, чтобы тебя воспринимали всерьез — а Лиззи только этого и хотела, — всегда есть вещи, которые никогда не следует затрагивать в разговоре.
— В нашей семье не принято колготиться насчет этого, — сказала Лиззи, снова заморгав, чтобы не дать волю слезам. «Ну да, если, конечно, не считать колготней то, что твой прах должен быть развеян над лавандовым полем в первое же полнолуние после смерти». — К тому же я сама в этом виновата. Я, переехав, забыла сообщить бабушке о смене адреса, а потому с письмом случилась некоторая неразбериха. Она умерла два месяца назад. Поскольку на письмо я не ответила, то похоронное бюро взяло дело в свои руки и само позаботилось о ее пепле.
Люк покивал, как будто нашел в услышанном вполне здравый смысл, но потом неожиданно нахмурился.
— Все-таки, согласись, немного странно. Взяться за дело без тебя?
Лиззи отвела от него взгляд.
— Это что-то вроде давней семейной традиции. Дело тут… в привязанности по времени. В любом случае с этим уже покончено.
— Ну, вот и хорошо, если хочешь знать мое мнение. Никогда не был большим любителем похорон. Этой, знаешь, концентрации скорби. — Люк помолчал, изображая, будто его передергивает. — Растраченные зря эмоции, если разобраться. Человек, который умер, и понятия не имеет, что ты о нем скорбишь — потому что он уже мертв. Все же остальные просто топчутся вокруг, бормочут друг другу всякие банальности, жуют фаршированные яйца. А еще съезжаются все эти родственники, в которых сам черт не разберет. В общем, сплошной напряг… Или, как любила говаривать моя матушка — compliqué[1].
Compliqué.
Лиззи согласно кивнула. Просто идеальный в своей лаконичности эпитет к роду Лун!
— Да, у нас в роду хватает… напряга.
— И давно ты ее последний раз навещала?
— Ни разу. Как восемь лет назад уехала оттуда, так больше и не возвращалась.
Люк даже присвистнул.
— Приличное время — даже по моим меркам. А матери у тебя нет?
Лиззи поняла, что именно он имеет в виду: умерла ли ее мать. В сущности, это было одно и то же. Но правда крылась в том, что Лиззи и сама не знала ответа на этот вопрос. Да и никто не знал.
— Да, ее нет. Никого больше нет.
Люк обошел ее письменный стол сбоку, присел на уголок.
— Бедная ты моя сиротка, — медленно проговорил он. — Но знаешь, ты не одинока. Моя матушка тебя очень любила, а потому взяла с меня обещание, что я буду за тобой присматривать. Она сказала мне: «Люк, однажды она станет блистательным парфюмером, и я хочу, чтобы ты о ней позаботился». Словно, оставляя мне свою компанию, матушка завещала мне и тебя.