– Ах, я уже почти в него влюблена, – лепечет Катерина. – Вчера он приходил, чтобы подарить мне золотую цепочку, и перед тем, как уйти, сжал мою руку. Как думаешь, что это значит?
– Наша мать мне тоже руку сжала, – сказала я, показывая ей синяки на своей руке. – Говорит, это тоже проявление любви.
– Да, это материнская любовь, – поясняет Катерина.
Мария просто молча смотрит на темные отметины. Мать, няньки, гувернантки и отец, все не стеснялись поднимать на нас троих руку. Только один мой учитель, Джон Эйлмер[4] имел надо мной власть, но никогда не применял ко мне силу. И я как-то рассказала ему, что именно поэтому полюбила учиться.
– Это лучшее из того, что могло произойти в наших жизнях, – Мария явно повторяет чьи-то слова. – Это делает нас наследницами короны.
– Это едва ли лучшее событие в твоей жизни, – обрываю я ее. – Ты не сможешь родить короля Англии.
Ее щеки слегка розовеют.
– Ну, я же девушка, такая же, как и все другие, – отвечает она. – У меня такие же чувства, что и у тебя, и я не сомневаюсь, что вырасту и стану высокой.
Неколебимая отвага Марии всегда согревает мне сердце и делает меня отходчивой. Я протягиваю к ней руки, и мы заключаем друг друга в объятия.
– Как бы то ни было, мы не можем противиться их воле, – произношу я уже над ее плечом.
– Неужели ты его не любишь? Даже самую малость? – тихо спрашивает Катерина.
– Полюблю, когда мы поженимся, – холодно отвечаю я. – Мне придется тогда его полюбить, потому что я должна буду обещать это Всевышнему.
Сама церемония венчания разочаровала сестер: они думали, что она будет проведена на латыни и будет торжественной и наполненной таинственными и непонятными клятвами, шумом, музыкой и звуками горнов, с орошением святой водой и обильными воскурениями благовоний. Однако место этой всей мишуры заняла простая искренность моей обновленной веры, и я искренне радовалась, что Дадли были истинно верующей семьей, обратившейся к реформированной церкви сразу же, как король дал своему народу Библию, а проповедники стали распространять слово Господне. Чистота нашего венчания стала живым упреком католической принцессе Марии, которая демонстративно не появилась ни на церемонии, ни на праздновании, которое прошло два дня спустя. Кузину Маргариту Дуглас тоже не приглашали. Она в это время была в Шотландии, навещая господина Пустое Место, которого она называет отцом. И раз уж Джон Дадли собственноручно выдавал ей разрешение покинуть страну, я полагаю, что она была именно там, где он и хотел ее видеть.
На мне было не скромное платье, подобающее протестантской девушке. Вопреки моим пожеланиям и просьбам, я была разряжена в королевский пурпур с верхним платьем из золотой парчи, расшитой бриллиантами и жемчугами. Мои каштановые волосы распустили по плечам, и они доходили мне до талии. Это был последний день, когда я могла носить их вот так, распущенными, по-девичьи.
Я была несравнимо более величественной невестой, чем моя сестра Катерина, но она, с золотистыми волосами, струящимися по платью из серебряной парчи, – самой красивой. Но я не осуждала ее за радость от ее красоты и восторг от нового платья. Если бы она обладала хоть каплей разума, то поняла бы, что все это лишь ярмарка тщеславия.
На праздновании были танцы и турниры, две группы маскарада, мужская и женская, музыканты и танцоры. Дадли пригласили весь свой двор и прислугу и распахнули дворцовые ворота, чтобы все жители Лондона могли войти и полюбоваться на великолепие праздника. Пир и торжества шли бесконечно долго, и все прошло бы идеально, если бы не досадное недоразумение с угощениями. Какое-то из угощений оказалось несвежим, и в результате многих гостей этого пира рвало и поносило. Те, кто в первый день съел и выпил слишком много, на следующий присылали гонца с извинениями и оставались дома.
Леди Дадли, моя свекровь, была в сильнейшем потрясении и провела полдня в своих покоях, в стонах от кишечных колик.
Не думаю, что это был Божий знак, потому что Господь говорит со своими верующими посредством Слова Господня, а не с помощью звезд, болезней и моров. Однако я нахожу эту деталь весьма поучительной в качестве громкого упрека моим родителям за то, что превратили мое венчание в тщеславное представление, от которого и выворачивает наизнанку не только меня, но и наших гостей.
Из нас шестерых получились весьма негармоничные пары. Жених моей недоразвитой сестры нависал над ней, словно башня. Он был уже молодым мужчиной, который считал себя компаньоном отцу, и однозначно был слишком стар, чтобы играть с Марией. А она была слишком мала и юна, чтобы стать ему женой. Разумеется, до заключения брака и исполнения супружеского долга еще далеко, но мне кажется, что из-за родовой травмы спины она никогда не сможет возлечь с мужчиной и выносить ребенка. Наверняка Артур Грей втайне ее презирает. Хвала небесам за то, что они еще несколько лет проживут порознь и Мария сможет еще немного побыть с матерью. Наверное, они сумеют расторгнуть помолвку еще до того, как ей придется воссоединиться с обещанным мужем.