— Обратитесь к нему вы, пане бургомистр.
— Кто? Я? — испуганно спросил бургомистр. — Я? Но это же будет большим оскоблением для вас, пане войт, вы же — голова города и этой депутации. Я ни за что этого не сделаю!
— И я. И я, — тихо отозвались другие. — Надлежит говорить только пану войту.
А войт уже и сам не знал, как ему быть, у него словно язык присох. Но рассуждать было слишком поздно, потому что они уже прошли через ворота дворца и стояли в коридоре.
Слуга оповестил:
— Депутация магистрата!
Воевода сидел в своей комнате с паном Абрамовичем. Услышав о депутации, приказал:
— Впустить их. Наверное, явились с вечной жалобой на подвоеводу или начнут дурить голову насчет торговли, торговцев и портачей.
Не успел он закончить, как вошел и склонился в еще большем, нежели у каштеляна, поклоне пан войт, а за ним на цыпочках вошли и все остальные. Воевода не встал. Смерил их взглядом и повернулся к ним, ожидая, что скажут.
Такой прием не очень радовал, войт едва не потерял сознание от страха, комкал шапку, кланялся, не мог отыскать в голове и молвить хоть какое-то слово, с которого можно было бы начать. Наконец, когда молчание слишком уж затянулось, он начал говорить почти то же самое, что уже говорил у каштеляна, только произносил свою речь на этот раз очень тихо и невыразительно, дрожащим голосом. Войт остановил его еще на середине:
— Вы что же это, панове, беретесь меня поучать или запугивать? Меня? Делайте то, что подобает вам, а не сенаторам и рыцарству! Сидите в своих магазинах, взвешивайте товары в ратуше, собирайте подушную, подымную и другие подати, но не суйте свой нос туда, куда вас не просят! Слышите, васпане?
Войт замолчал, он побелел, как стена.
— Однако же, ясновельможный князь, — заикаясь, проговорил он, — securitasгорода его королевского величества, доверенного…
— Безопасность города от воров и проходимцев — вот единственный предмет ваших забот, пане войт, а о наших делах вам заботиться не надо! — воскликнул воевода. — Неслыханное нахальство! Вас всех стоило бы посадить за это на неделю в замковую тюрьму! — добавил он, все более распаляясь злостью.
— У магистрата его королевского величества города Вильно и в мыслях не было оскорбить ясновельможного пана, но ведь zelus— забота — об имуществе, доверенном нам…
— А я вам говорю, — загремел воевода, — направьте вашу zelusна другое, и вам будет чем заняться и к чему приложить ее! Не вмешивайтесь в то, что вас не касается, собирайте подати, судите своих горожан и гостей, поддерживайте порядок и сидите спокойно.
Войт отступил к дверям, напуганный напоминанием о тюрьме и грубостью воеводы. Когда князь произнес последние слова, двери открылись и вся депутация молча двинулась назад, а воевода в комнате еще бушевал.
С невеселыми лицами, словно жаб наглотавшись, паны радцы, бургомистры и магистратские заседатели во главе с почтенным паном войтом пошли в ратушу. Еще издали они увидели, что около ворот их ожидает кучка любопытствующих горожан и купцов.
— Что мы им скажем? — спросил войт.
— Что? — переспросил писарь. — Вовсе нет нужды рассказывать им о визите к воеводе, это уронило бы наше достоинство в их глазах. Лучше скажем, что каштелян и воевода обязали нас заботиться о порядке в городе.
— А что, если они про все прознают?
— Лучше мы сами убедим их, что мы говорим правду, а все иное — это всего лишь сплетни и вымысел, — настаивал писарь. — Иначе мы утратим доверие наших подданных, от чего охрани нас Боже, потому что с нами и так мало считаются, а после этого мы и совсем выйдем из доверия.
— Что хорошего скажете? — спросили их ожидающие.
— Сказали, чтобы мы были спокойными и терпеливыми, — ответил войт. — Все хорошо.
— Нас приняли с надлежащим почетом, — бодро добавил писарь.
— Город может надеяться на рассудительность воеводы и каштеляна, — заверил войт.
— А войны не будет?
— Если и будет (этого нельзя предвидеть), то нам пообещали не причинять большого вреда городу.
— Ну, конечно! — ядовито заметил, покачав головой, один из горожан. — Ограбят и попросят прощения, сожгут и будут проливать слезы.
Тамила
Уже темнело, но еще не было сигнала тушить огни; еще были переполнены корчмы, харчевни и шинки, и даже не очень смелые горожане с фонарями в руках, вооруженные палками с шипами, еще отваживались ходить по улицам. В костелах звонили к молитве Божьего Ангела, самые набожные в это время становились на колени даже посреди улицы. Звон колоколов смешивался со скрипом телег и карет, голосами прохожих. В окне дворца Ходкевичей на Замковой улице сидела княжна София и смотрела на улицу невидящими глазами. Казалось, она хотела развеять грусть видом уличной суеты, но мысли ее были далеко.
Княжна явно кого-то ждала. А улица тем временем пустела; кроме нескольких завсегдатаев шинка Мальхера под вывеской с Бахусом — одни из них спешили туда, другие выходили — никого не было видно. Ворота дворца Ходкевичей еще были широко открыты, возле них стоял только старый служка, он тоже молился ангелам за души умерших — к этому призывал живых голос колоколов. Вдруг рядом с домом кто-то зашлепал по грязи, а вскоре показалась старая нищенка в изодранных лохмотьях, она замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась под окном княжны. Взглянула на него, как будто заметила нечто необычное.
— Подайте, Христа ради, шелег убогой, — попросила она. — А Бог вас утешит.
Она молитвенно сложила руки, протянув их вверх, сама же поглядывала на служку, а тот, занятый молитвой, совершенно не обращал на нее внимания. Она повторила:
— Подайте, Христа ради, шелег убогой. А Бог вас утешит.
В окне открылась форточка, из нее вылетела и упала на улицу монета, завернутая в бумажку. Нищенка жадно схватила ее, подняла глаза вверх и начала благодарить:
— Бог вам заплатит за вашу доброту, ясновельможная панна. Бог заплатит!
Княжна тут же закрыла форточку, а нищенка еще раз оглянулась и заспешила назад по Замковой улице, да так резво, будто она и не была согбенной старухой. Как только она отошла подальше от дворца, развернула бумажку и вслух произнесла:
— Ого! Целый талер! Но намного дороже стоит бумажка, чем эта монета, будь она даже португальской!
Нищая старательно сложила бумажку и направилась в сторону дворца Радзивиллов. Приблизившись к нему, она открыла дверцу, выходящую на улицу, вошла в нее и подалась напрямик к галерее, на которую вела лестница.
Смело и привычно она взошла по лестнице, постучала в дверь, открыла ее и вошла. Ее заметил молодой придворный, сидевший в передней, и предупредил:
— Иди раздеваться в коморку, потому что как раз пришел кто-то чужой. Сделал все, что надо?
— Все хорошо! — ответила мужским голосом фальшивая нищенка и пошла в каморку.
Там она скинула свои лохмотья и стала надевать мужской костюм. Оказалось, что это был Тамила Тамилович, доверенная особа князя, который таким образом раздобыл письмо от княжны. Переодевшись, он снова вошел в комнату и спросил:
— А кто там пришел?
— Да пан Адам привел какого-то служивого из дворца Ходкевичей, поит его, обхаживает. Только что мух от него не отгоняет.
Тамила выслушал это и пошел в другую комнату, где несколько его друзей колдовали над кувшином с вином, а посреди стола сидел очень навеселе уже знакомый нам пан Брожак и о чем-то рассказывал.
Он увидел Тамилу, которого уже встречал раньше, хотя и не знал его имени, вскочил с лавки и сердечно обнял его.
— А, и ты здесь!
— И я здесь! — ответил Тамила.
— А что ты тут делаешь? — спросил Брожак.
— Зашел выпить, — ответил Тамила и подмигнул приятелям.