— Также, как и всем остальным, — промолвил епископ. — В глазах и в сердце короля все его подданные равны между собой.
— Равны! — снова повторил Радзивилл. — Если бы так! Вся беда в том, что они не равны. Его королевское величество хочет, чтобы все его подданные одинаково молились, чтили пятницу и субботу!
— А что в этом плохого или необычного? — возразил Ян Завиша. — Каждый считает свою веру самой лучшей, без этого бы никто ни во что не верил. А коль он так считает, то в искреннем стремлении хочет и всех остальных направить на путь истинный.
Воевода улыбнулся. На его лице отразились какое-то недоверие и холодная язвительность.
— Читайте же свое послание, — снисходительно произнес он.
Завиша прочел: «Это дело должно быть завершено на сейме. На сейме должны быть определены день и место, назначено определенное количество лиц от общества с тем, чтобы они выслушали все взаимные претензии, обиды, спорные вопросы и хотя бы на время примирили обе стороны. Если же сейм не сможет временно примирить их, тогда его величество король как высший арбитр сам решит дело в их присутствии. При этом обе стороны должны предстать перед королем, а до того сложить оружие и спокойно разойтись, не пытаясь начать войну. Однако сейм не будет решать, кому каштелян должен отдать руку княжны, никому не пообещает ее, что касается князя Януша, то ему будет позволено навещать ее».
— С некоторыми пунктами, да, только с некоторыми, я мог бы согласиться, — сразу же заявил воевода, — но не со всеми. Особенно вот с этим: чтобы я свои дела отдал на рассмотрение всего общества или короля. Короля, который всем сердцем и душой на стороне Ходкевичей и станет судить с пользой для них! Общества, которое не пережило того, что пережил я, которому примирение кажется легким, потому что ему не больно так, как мне! Никогда! Никогда я на это не пойду! Лучше уж на что-нибудь иное, чем на такие условия, которые связали бы мне руки, вырвали бы из них меч и отдали беззащитного на неминуемую расправу и уничтожение.
Присутствующие не осмеливались ничего сказать; а воевода только потрясал бумагой с предложениями послов и повторял: «Никогда! Никогда!»
Послы поняли, что толка от разговоров не будет, и вышли. Они взяли с собой документ с предложениями воеводы и снова пошли к Ходкевичам.
Ксендз Гедройц не позволял себе ни минуты отдыха, пока еще оставалась надежда сохранить мир и своим посредничеством хотя бы предотвратить начало междоусобицы. Он спешил, потому что видел: Радзивиллы уже завтра могут начать войну, которую потом ничем не удастся остановить, а урон всей стране может быть причинен очень большой.
И как не волноваться, если достаточно было заглянуть во двор к Радзивиллам, чтобы понять, там все дышит войной, все бряцает оружием: кардиналия была вся переполнена солдатами, ротмистрами, полковниками, двор был завален штабелями разного оружия и военного снаряжения. В каждом углу дворца шептались и советовались. Время от времени пытались разведывать: подкрадывались к крепости Ходкевичей, наблюдали, вызнавали, возвращались назад, чтобы рассказать, что там делается.
А вот у Ходкевичей наоборот: как только разместили пушки и войско, все смолкло и притихло. Ворота весь день были на запоре, защитники дворца спокойно отдыхали. Только изредка какой-то шум или крик долетал до улицы. Все, кто проходил возле твердыни, удивлялись такому спокойствию накануне войны, о которой здесь ничто не напоминало, разве что несколько орудий, стоящих на улице у ворот, возле которых топтались солдаты-охранники.
Послы вышли из кардиналии и снова вернулись к Ходкевичам. Они несли им двойные предложения: Радзивиллов и свои. Их приняли и провели к каштеляну, у которого в это время были жмудский и борисовский старосты и воевода Мнишек.
Ответ Радзивиллов они восприняли с прохладцей.
— Мы знали, что так оно и будет, — сказал каштелян. — Не желаем мы такого мира, пусть на все будет воля Божья.
— Воля Божья на то, чтобы не воевать, — заметил епископ. — Ради всего святого, сжальтесь над страной, постарайтесь не допустить войны. Подумайте, может, все же примите предложения Радзивиллов? Неужто они кажутся вам настолько неприемлемыми?
— Мы не можем их принять, — решительно заявил Ян Кароль, — никак не можем.
— Почему? — спросил Дорогостайский. — Воевода ведь обещает возместить все издержки. Если его слова для вас мало, то он выставляет залог.
— Он знал, что мы ему не поверим! — добавил каштелян. — Но все это без толку. Пусть отдаст расписки и договоры, прекратит судебное дело, оплатит расходы.
— Все это не делается так скоро, — попробовал убедить Дорогостайский.