Как и ожидалось, тут собрались все Таны: мужчины, женщины, дети, домашняя прислуга; и, хотя был уже почти час дня, а с начала приема прошло около трех часов, в помещении все еще находилось около пятидесяти человек. Все, как это и принято на таких мероприятиях, разоделись в пух и прах и обвешались дорогущими побрякушками. Часы «Ролекс», «Омега» или «Панераи» – и настоящие, и поддельные – бросались в глаза так, что чуть ли не ослепляли тебя, а из карманов демонстративно выглядывали брелоки от роскошных автомобилей. Красный цвет – новогодний китайский символ удачи – доминировал не только в одежде, но и на лицах многих гостей, которые за счет тетушки Вэй Вэй пили первоклассные вина и виски в таком количестве, словно это последний день на земле. Спиртное, льющееся рекой, способно пробудить алкоголика в любом китайце, и плевать на сыпь, астму и язву желудка. Но по опыту я знала, что пьяные Таны обычно не доставляют проблем: остерегаться нужно трезвенников. Они пьют чай, черный, как их каменные сердца, а их глаза-бусинки выискивают новую жертву. Я отчетливо вспомнила, как меня заставляли рассказывать таблицу умножения или какое-нибудь стихотворение из классической китайской поэзии перед этими хищниками, которые замирали в ожидании ошибки, за которую можно растерзать меня вместе с родителями.
По крайней мере, еда выглядела потрясающе: другого от тетушки Вэй Вэй я и не ожидала. В одном углу гостиной стоял длинный стол, заставленный аппетитными деликатесами, которые принято готовить на китайский Новый год: запеченный целиком молочный поросенок, не менее четырех видов холодной лапши, морской окунь на пару, изумительная пекинская утка с хрустящей корочкой, жареные спринг-роллы, куриный салат с помело и сливами, няньгао[4]. На отдельном столе красовались десерты: огромный торт с розой и личи, обрамленный двумя видами шоколадных кексов, ассорти из покрытых глазурью мини-капкейков, макаруны безупречного вишневого цвета, подносы с золотистыми маслянистыми ананасовыми тартами, пиалы с фисташками, кешью и арахисом, блюда с нарезанными тропическими фруктами и красочные пирамиды из мандаринов, апельсинов и персиков. Еды было слишком много, но к концу вечеринки ничего не останется. Все же обжорство – вид китайского народного искусства, и совершенствовалось оно не одно тысячелетие.
Под несмолкающие звуки китайских новогодних песен из стильных колонок «Бэнг энд Олуфсен» и пьяную болтовню мы с Линдой искали бабушку Тан, чтобы уважительно, но быстро с ней поздороваться, а потом присоединиться к компании изгоев – наших одиноких сверстников. Линда, которая была на голову выше меня, внимательно огляделась и увидела, что желающие поприветствовать бабушку Тан выстроились в очередь. Бабуля была одета в малиновый чонсам из батика и вся увешана украшениями из императорской яшмы. Кто-то усадил бабушку на стул с высокой спинкой, похожий на трон, который стоял на самодельном пьедестале в углу гостиной, откуда она могла окидывать толпу властным, хотя и подслеповатым взглядом. Бабуля была такой старой и сморщенной, что, когда мы подошли к ней и произнесли полагающиеся в таком случае пожелания долгой, богатой (ни в коем случае нельзя забывать слово «богатой») и счастливой жизни, она издевательски фыркнула, что на старушечьем языке означало «ха-ха!».
Чувство юмора я определенно унаследовала от нее.
За пожеланиями последовало несколько секунд неприятного ожидания, и мы с ужасом поняли, что она не собиралась выдавать нам холостяцкие красные конверты. Под издевательские вопли детей мы стыдливо пошли в другой конец комнаты, где сбились в кучку наши кузены и кузины, которым так же, как и нам, не повезло в любви. Пытаясь срезать путь, мы оказались около нескольких непьющих тетушек, обосновавшихся возле бара, которые успевали одновременно и болтать, и щипать испуганного официанта. Деться нам от них было некуда.
– Иди быстрее, – прошипела я, схватив Линду за руку, чтобы она не ускакала в сторону бутылок «Джонни Уокер Блэк», выставленных в ряд на барной стойке. – И не смотри по сторонам.
Мы притворились, что увлечены беседой и истерично смеемся, и тщетно попытались прошмыгнуть мимо тетушек. Одна из них, старушка за семьдесят, одетая в плохо сидящий на ней бордовый чонсам, отлетела от стаи стервятников (то есть тетушек) и склонилась надо мной, ухмыляясь. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать ее под толстым слоем театрального грима, и драгоценное время было потеряно. Мне зловеще улыбалась та самая тетушка Ким – тиран, который заставлял меня, тогда еще дошкольницу, пересказывать таблицу умножения, стоя перед всеми Танами. Я звала ее тетушкой, но, честно говоря, понятия не имела, приходилась ли она мне тетей или вообще родственницей, хоть я встречала ее на каждом семейном сборище Танов. Во многих частях Азии считается совершенно нормальным называть любого человека старше сорока лет (неважно, родственника или нет) «тетей» или «дядей», а не по имени, которое и знать необязательно – бакалейщика, таксиста, своего бухгалтера на пенсии, местного бомжа – любого. Если, конечно, вы не ровесники или не старше этого человека. В этих случаях вы уже напрашиваетесь на увесистую оплеуху.
4
Китайское печенье из клейкого риса. Традиционно подается на праздновании китайского Нового года. –