— Шпаги? Хм… это уже нечто необычное!.. У него были друзья?
— Да, конечно. Нашли довольно толстую записную книжку с адресами, ею можно заняться.
— Займитесь, правильно, займитесь. Свидетели?
— Нет, ни одного. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.
— Что думают соседи?
— Они не из тех, кто о чем-нибудь думает. Один из них сказал мне, что теперь по крайней мере ему не придется терпеть музыку, которая доносилась отсюда.
— Спонтанная реакция, но это не мотив для преступления.
— А я сказал ему, что мотив.
— Вы настоящий садист, Летайи.
— Не знаю. Во всяком случае, не такой, как убийца Фарана.
— Какие-нибудь зацепки о времяпровождении?
— Очень мало. Еженедельника я не нашел, но там, — он указал на рабочий стол, — много всяких листков с записями о встречах.
— А последний звонок? — спросил комиссар, указывая на телефонную трубку, которая была снята.
— Мы ее так и нашли. Должно быть, он звонил по телефону, когда его убили. Странное преступление. Только представьте себе: в наш цивилизованный век, когда можно убить простым грязным шприцем, есть еще придурки, которые пользуются шпагой! Это сделал какой-то сумасшедший…
— Ладно, пусть так, поищите сумасшедших среди его знакомых. Итак, последний звонок?
— …
— Не смотрите на меня так, словно я спрашиваю вас на языке инопланетян, я говорю по-французски. Какой номер он набрал последним?
И видя, что его помощник молчит, Жиль Беранже подошел к телефону, осторожно взял трубку листком нотной бумаги и положил ее на аппарат. Потом снял, дождался гудка и нажал на кнопку «повтор». Он услышал в аппарате десять серий коротких щелчков, но прежде чем раздался первый гудок, положил трубку.
— Вот так. Вам остается только учиться музыке. Я узнал номер. Теперь посмотрим, чем он занимался до звонка. Что там на столе, Летайи?
— Кстати, о музыке, патрон, как дела с убийством Моцарта, продвигаются?
— Не о том сегодня забота, инспектор.
16. ТРИ ВИЗИТА К МАЛЕРУ
Тоблах, 14 августа 1910 года
Тирольская долина никогда не казалась ему такой прекрасной. Прохладный воздух, поднимавшийся от леса, начинал соперничать со зноем предвечернего дня, чтобы постепенно смягчить переход к неизбежному холоду ночи. Ветер тихо покачивал вершины сосен.
Уже больше получаса он без передышки парил в воздухе, выписывая широкие круги над полями, над лесной опушкой.
В зависимости от его крена воды озера посылали ему разные отблески, которые временами ослепляли его словно вспышкой. Он немного спустился, сузил круг полета. И заметил внизу, на берегу озера, небольшой домик.
Он не припомнил, чтобы видел этот уединенный домик раньше. Интересно, там живут? Вот! Чья-то тень мелькнула за окном. Он решил подлететь поближе, посмотреть, и сделал резкий вираж. Когда в стремительном полете он приближался к дому, луч солнца, отраженный от стекла открытого окна, гораздо более яркий, чем отражения от озера, ослепил его, но он продолжил свой бросок, не ведая, к чему это приведет.
Густав Малер левой рукой уверенно правил свою партитуру, а правой наигрывал несколько энергичных аккордов на своем старом «Бехштейне».[61] Что-то, словно пушечное ядро, влетело в окно, пронесясь перед его испуганным взглядом. Оно ударилось о противоположную стену и заметалось по всей комнате. Малер рухнул на крутящийся табурет у фортепьяно и, прижав руку к сердцу, замер. «Что-то» снова начало биться, устремилось к шкафу и на его верху наконец замерло…
Он пропал. Ничего не видно. Если бы он знал! Вот к чему приводит любопытство. Наконец его зрачки расширились, и он смог посмотреть, что его окружает. Прежде всего самое опасное: человек — вон он сидит и не спускает с него глаз. Что он собирается делать? Может быть, надо проявить инициативу и напасть первым?
Малер смотрел на беркута уже без прежнего испуга. Он не двигался, понимая, что не надо пугать птицу…
Нет, пожалуй, человек не желает ему зла. Он осторожно расправил крылья и не почувствовал особой боли. Удар о стену оказался не таким жестоким, как он вначале подумал. Вперед! Пока человек сидит спокойно, пусть страшно, но он выберется отсюда.
Вы никогда не слышали рассказов о беркутах, влетевших в дом? Малер, не спуская с птицы глаз, пытался вспомнить старые предания австрийских гор. Забытые предания, которые могли бы рассказать о появлении в домах этих ужасных хищников. Вспомнить хоть что-нибудь, что напомнило бы о подобном случае, лишь только не оставаться один на один с этим символическим явлением, еще непонятным, но наверняка пугающим.
Он с силой взмахнул крылом, взлетел, вырвался через окно на волю и устремился к небесам.
Густав встал и, слегка наклонившись, проследил его полет. Когда беркут скрылся из виду, он рухнул на диван рядом с рабочим столом. И в эту минуту из-под шкафа медленно вышел ворон. «Это кошмар!» — подумал Малер. Ему казалось, что птица, которая была прямо против него, не спускает с него глаз. Значит… это конец?
— Густав, Густав, где же ты? Ты откликнешься наконец? Веберн приехал.
Это был голос Альмы. Ах да, юный Антон Веберн, с которым он встретился на одном из этих скучных вечеров, что бывают в венских салонах. Он тогда пригласил его посетить Тоблах.
Ворон тоже взлетел и покинул комнату через окно.
В двери появился молодой человек лет тридцати, его худое узкое лицо не выдавало ни малейшего волнения, а глаза за стеклами маленьких круглых очков оглядывали комнату.
— Господин Малер? Вы меня ждали, господин Малер?
— Да, да, Веберн, входите, прошу вас. И прикройте дверь.
Еще не выйдя из шока, Малер не поднялся с дивана, он не в силах был даже шевельнуться. Тот ли человек этот молодой композитор, в ком он нуждается? Несмотря на свою молодость, он держится очень уверенно. Поймет ли? Не ошибся ли он в оценке, услышав его такую сложную музыку? Действительно ли это его преемник?
Веберн дошел до середины комнаты и с интересом разглядывал старый инструмент.
— Он вам нравится, не правда ли? Это один из первых «Бехштейнов»… 1857 года, — сказал Малер.
Не ответив, Веберн направился к инструменту. Он медленно провел пальцами по клавишам из слоновой кости и неожиданно правой рукой сыграл несколько нот.
Малер быстро вскочил с дивана.
17. ПЕРВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
Париж, наши дни
— Мадемуазель Форцца? Летисия Форцца?
— Да, это я.
Летисия старалась скрыть, что она внимательно рассматривает странного человека, что стоял на лестничной площадке за приоткрытой дверью, которую удерживала цепочка. На вид лет тридцать, лицо открытое и не лишено приятности, не слишком длинные светлые каштановые волосы в легком беспорядке. Его куртка выдавала в нем человека, ведущего активную жизнь, и в то же время с определенным вкусом. Итальянка, какой она наполовину была, сразу же узнала в ней руку Карутти. Мужчина, который стоял рядом с ним, постарше и повыше, имел явную склонность к ярким цветам, о чем свидетельствовала его красная куртка.
— Комиссар Жиль Беранже и инспектор Летайи, — объявил молодой человек, показывая свою трехцветную карточку.
Летисия сняла цепочку и распахнула дверь. Летайи невольно присвистнул, и непонятно было, что вызвало его восхищение — квартира или ее хозяйка.
— По какому поводу? — спросила Летисия безразличным тоном. — Я оплачиваю все штрафы, и, думаю, я никого не убила, даже в дорожном происшествии, тогда…
— Вы знаете Пьера Фарана? — прервал ее комиссар.
— Да, конечно. Он мой друг. Так что?..
— Он мертв, мадемуазель. Его убили.
— Убили…
Летисия побледнела. Она открыла рот, но не смогла больше вымолвить ни слова. Летайи тихо покашлял. Девушка пришла в себя и, повернувшись к Жилю Беранже, спросила:
— Но может быть… его не убили? Как он умер?
— Это не самоубийство и не несчастный случай. Здесь нет никаких сомнений. Он убит ударом шпаги…
— О Господи!..
— Я сожалею, мадемуазель.