А он вынужден был сочинять ее еще более активно, ибо в 1730 году Совет решил сократить его жалованье под предлогом, что он «ничего не делает». За год до того, в Страстную Пятницу 1729 года, члены Совета были крайне разгневаны его новым сочинением «Страсти по Матфею», грандиозным произведением, в котором Бах явно отклонился от канонического рассказа о Голгофе и раскрыл свое собственное представление смерти Христа. Он воспользовался тем, что в церкви Святого Фомы было двое хоров, по обеим сторонам от верующих, и два хора, две группы музыкантов и два органа как бы перекликались. Такая форма, а именно, использование трагических хоров, которые напоминали античный театр, пришлась не по вкусу городской знати, и ее заклеймили, ведь она в корне искажала их традиционное представление о Страстях.
Господи мой, доброй ночи… В слезах мы сидим пред твоей могилой и говорим тебе: почивай в мире! Отдыхайте члены, уставшие от тяжести! Пусть могила и надгробный камень будут для истерзанного сердца мягким ложем, на котором…
Чтобы еще больше раздражить лейпцигских буржуа, он уготовил лучшие арии женщинам, которые в его произведении особенно ярко выражали христианские чувства перед лицом смерти Христа. Он много думал о своей матери, когда пришел к такому решению. И сейчас еще, когда он читал партию сопрано, ему слышался голос матери. Он вспоминал тот день, когда интуитивно почувствовал близкий ее конец. Разве такое забудешь? Пожалуй, именно этот день он должен считать своим истинным обращением в веру. Его мать умерла через шесть недель после того, и с тех пор его неотступно преследуют воспоминания о ее мужестве и силе ее убеждений.
Сам он пережил период глубоких сомнений, это походило на бесконечный мрак. Лютер был поставлен под сомнение его матерью. Лютер, жертва всех гонений, чтобы защитить свою веру, сам стал гонителем, борясь с ересью с тем же рвением, с каким католики делали то же самое по отношению к протестантам. Проблема нетерпимости долгое время не давала покоя Баху, но благодаря Богу — он перекрестился, вспоминая Откровение Иоанна Богослова, — он в конце концов выбрался из этого нескончаемого мрака своих мыслей.
Королевская тема продолжала интриговать его. Он все еще был заворожен тем символическим смыслом, который Фридрих II, монарх-мечтатель, вложил в нее. Он определил окончательную структуру сочинения: две полные фуги, девять канонов и одна соната. Такое сочетание будет выглядеть, возможно, немного разнородным, тем более что за редким исключением он решил не указывать, для каких инструментов это написано. Он стал самым выдающимся органистом своего времени и теперь свободен в вопросах интерпретации. После трудного пути музыканта, который он прошел за свою жизнь, он достиг той совершенной формы, какая являет собой чистую музыку. И он предоставлял другим разукрашивать его партитуры звучностью инструментов, какие уже существуют и какие еще будут. Он увидел такой прогресс в разработке инструментов, что не сомневался: будущие века увидят рождение новых инструментов и услышат новые тембры.
И потом, совсем не обязательно королевской фуге быть оркестровой. Пусть другие музыканты задумаются над этим произведением. Фридрих II, возможно, доверил ему тему, пришедшую из тьмы веков, но он, Иоганн Себастьян Бах, придал ей цвет.
31. ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ
Париж, наши дни
— Летисия! Нельзя сказать, что до тебя сегодня легко добраться.
Паскаль де Лиссак пытался пробраться к столику, где сидели его приятельница и комиссар Беранже. Его шерстяное пальто выглядело таким старомодным среди джинсов, да и прическу надо было взлохматить, чтобы иметь успех в этом кафе. Добравшись до цели, он поцеловал Летисию.
— Сотрудник консерватории сказал мне, что видел, как вы направились сюда. Прими мои поздравления, дорогая.
— Спасибо, Паскаль. Я сегодня такая счастливая: это конец одного этапа и начало нового. Как бы мне хотелось, чтобы Пьер разделил со мной мою радость…
— О, конечно… — сказал Паскаль и добавил с некоторой горечью: — Но, я вижу, мсье Беранже уже радуется твоему успеху.
— Комиссар продолжает расследование, — строго ответила Летисия. — А ты, Паскаль, нарушил мой приказ.
— Да, Летисия. Но что делать? Я не мог сидеть и ждать…
— Ты прелесть!
— Хм… — хмыкнул Жиль. — Пожалуй, я вас оставлю.
— Нет, почему же? Мы еще не закончили наше исследование королевской фуги.
— Ах, вы еще занимаетесь и этой дьявольской фугой! — в досаде воскликнул Паскаль. — Я-то думал, что музыка облагораживает нравы, а не провоцирует преступления.
— Не надо рассматривать музыку слишком упрощенно, — с улыбкой заметил Жиль, — вы же знаете, что она может выражать самые сильные страсти, смятение тела и мысли, может заставить человека с оружием поддаться ее воздействию…
— Все это мне известно, — перебил его Паскаль, — но я не знал, что вы, скорее, антимилитарист. Наконец… Так какое место «Музыкального приношения» вы обсуждали?
— Мы раздумывали над пометами Баха на партитуре. Они весьма загадочны.
— Думаю, ни одна из них не имеет отношения к убийству. Тогда в чем интерес? — спросил Паскаль.
— «Ищите и найдете», — продекламировал Жиль.
— Простите?..
— Нет, нет… — рассмеялась Летисия и объяснила, почему Жиль вспомнил это изречение.
— Хорошо, — ответил Паскаль. — Предположим, что Пьер нашел что-то необыкновенное в королевской фуге, ведь сообщение, которое он оставил на автоответчике Летисии, позволяет думать об этом, но какую связь это может иметь с убийством? Вы не станете мне возражать, если я скажу, что не убивают из-за открытия в музыковедении…
— Нет, не думаю, — согласился Жиль. — Но вот вы, Летисия…
Паскаль напрягся, услышав, что комиссар называет Летисию по имени.
— Вы, Летисия, утверждаете, что для профессионалов какой-нибудь музыкальный отрывок может быть важнее, чем что угодно другое.
— Да, — подтвердила Летисия. — Я сказала вам это по поводу спора, который возник между Пьером и Морисом Перреном.
— Кстати, о Морисе Перрене… — начал было Жиль и осекся, словно смущенный присутствием Паскаля де Лиссака.
— Я могу оставить вас, — предложил Паскаль, заметив замешательство комиссара.
— Ну почему же? — спросила Летисия, сжимая руку Паскаля.
Жиль отвел глаза. Смех и разговоры вокруг, запах пива и табака, распоряжения хозяина и шум находящихся под кайфом — все это стало для него вдруг невыносимым.
— Кстати, о мсье Перрене, когда я допрашивал его, у меня сложилось четкое впечатление, что он отнесся к спору с Пьером Фараном очень серьезно и, главное, что он был крайне взволнован сообщением Фарана по поводу фуги.
— Да, — добавил Паскаль. — Я не был лично знаком с Морисом Перреном до того, как Летисия представила его на той злосчастной вечеринке, но сейчас, как и у вас, у меня такое чувство, что в тот момент он по-настоящему был задет вызовом, который бросил ему Пьер Фаран.
— Интересно, продолжайте, — сказал Жиль.
— Так вот… Это трудно объяснить, но мне думается, что, сам того не зная, Пьер Фаран затронул щекотливую для Мориса Перрена тему. Что-то очень дорогое для него. Но это всего лишь интуиция. А что ты думаешь, Летисия?
— Я не знаю. Да… возможно.
— Ладно, извините меня, — добавил Паскаль, — но мне непременно надо уезжать. Я уже откладывал встречу с нашими друзьями из бюджетного ведомства, но еще раз не могу: вы же знаете, эти люди невыносимы… Я не провожу тебя, Летисия…
— В этом нет необходимости, я на машине.
— Тогда до скорой встречи, дорогая. До свидания, комиссар.
— До свидания.
В своем кабинете в Доме радио Морис Перрен работал со страстным увлечением. Солнце уже начало угасать, но он не поднимал головы от бумаг. Он снял пиджак и лихорадочно делал пометки в партитуре, то и дело обращаясь к старинным книгам, которые взял из книжного шкафа. Он уже приближался к цели, в этом не было сомнения.
Этот молодой комиссар, который так озадачил его, сам того не понимая, укрепил его в том, о чем он подумал с самого начала. Он попытался связаться с ним, но ему сказали, что комиссар уехал. Тогда он позвонил Летисии, но ее тоже не оказалось дома. И тут он вспомнил, что сегодня — день объявления результатов конкурса. Он оставил ей победоносное сообщение на автоответчике, прося срочно позвонить ему.