— Да, да. Прошу вас, мистер Уитмор!
— Если не ошибаюсь, мне тогда было четырнадцать лет, и у меня была первая любовница — девчонка с ненасытным аппетитом. Я стал ходить по кондитерским и таскать кое-что для себя и для нее. Тогда я впервые убедился, что заработанный своими руками хлеб вкусней всего. Из школьных мастерских я кое-что относил скупщику железного лома, так как отец присылал мне смехотворную сумму, а расходы мои удвоились. Моей девчонке приглянулась рубиновая брошка, и я вынул ее из витрины ювелира при помощи изобретенного мною приспособления. Помехой в наших любовных делах стал один нахальный соперник, и, когда он получил ножом в спину, мне пришлось переехать в колонию. Я, правда, сомневаюсь, можно ли было считать меня ребенком.
— Конечно, нельзя. Поэтому колония и не оказала на вас влияния. Вы вышли оттуда еще более… закаленным.
— Вышел через полтора года — и вполне закаленным. Исправительная колония для дефективных детей, как вам известно, одно из самых важных государственных учреждений, и потому все миллиардеры и предприниматели жертвуют на нее огромные суммы. По моим наблюдениям, десять процентов пожертвований идет в пользу воспитанников, а остальные девяносто остаются у воспитателей. Недостача эта сторицею восполнялась исправительной системой, в которую входят пять классических пунктов: голод, карцер, порка, работа и молитва… Я вижу, вы что-то забеспокоились, мистер Падрони. У вас времени больше нет или я рассказываю слишком неинтересно?
— Совсем нет, мистер Уитмор! Но вы говорите не совсем уважительно об этих, как вы сами выразились, важнейших государственных учреждениях. Я сам время от времени жертвую в пользу этих колоний и очень ими интересуюсь.
— Вы имеете на это полное право. Я на основании опыта пришел к убеждению, что эти учреждения — идеальная школа, конечно, для самих воспитателей. Следовало бы всех граждан по очереди посылать на некоторое время воспитателями и надзирателями в колонию для дефективных. Во-первых, на тамошней системе воспитания они великолепно научились бы отнимать то, что предназначается другим. Это основа основ всякой упорядоченной жизни. Далее, специальные предметы. Железная дисциплина для тех, кто не в силах сопротивляться, и изощренные методы наказания для упорствующих и строптивых. Затем обязательный труд, ибо одни могут отдыхать лишь тогда, когда другие работают. А в заключение молитва и вера, как главное условие режима и легкий источник дохода для ее служителей… Вы уже уходите, мистер Падрони?
— Мое время истекло. Но если вы хотите рассказать о дальнейшем… о главном — ну, вы сами понимаете… я мог бы задержаться еще на десять минут. Думаю, что эти джентльмены ничего не будут иметь против?
— Я тоже так думаю. Доллар за минуту, больше давать не стоит. Да больше вы вряд ли обещали им. Отчего вы краснеете, мистер Падрони? Ведь все на свете существует для купли и продажи. Надо только стараться не переплачивать. Вы не переплатите, мистер Падрони. Это интервью с лихвой покроет все связанные с ним расходы. Вы сами можете убедиться, что ни с одним из сорока шести репортеров я не был столь откровенным и разговорчивым, как с вами. А все потому, что вы не настоящий американец, и потому, что вы умеете не только спрашивать, но и слушать. И потому еще, что вы последний.
— Мистер Уитмор! Вы это точно знаете?
— Так же точно, как и вы, мистер Падрони. Однако перейдем к делу. Вы хотели бы услышать о дальнейшем? Больше не осталось ничего такого, чего бы вы не знали. Материалы следствия публикуются второй месяц. Мне даже приписывают больше, чем я совершил на самом деле. Так, например, я не мог пустить под откос балтиморский поезд, потому что в тот самый день, почти в тот же самый час я был занят взломом банка в Вашингтоне. Сначала я пытался доказать в двух-трех случаях свое алиби, но потом махнул рукой. Если уж человек стал знаменит, то ни бог, ни черт ему не помогут, а сам он и подавно.
— И вам ни разу не пришло в голову, что ваша… деятельность, ваша профессия — это цепь непрерывных преступлений? Неужели в вас ни разу не заговорила совесть?
Мистер Падрони вынужден был опустить глаза. Уитмор так насмешливо посмотрел на него сквозь свой монокль, будто иголку вонзил в самое больное место.
— Я никогда не думал, что между католическим патером и демократическим журналистом так много общего. Совесть… У вас, то есть у вашей родни по ту сторону океана, есть пьеса или роман с великолепным названием: «Хорошо сшитый фрак»[3]. Вот это и есть совесть. Первоклассный портной пригнал его к вашему характеру, к вашим интересам, жизненным потребностям, стремлениям, ко всему, что с ними связано. Когда вы раздуваете самое пустяковое происшествие до размеров мирового события, когда врете так, что уши вянут, совесть ваша мирно помалкивает, ибо вы заполняете лишний столбец газеты и получаете хорошие деньги. Она совершенно спокойна и тогда, когда вы отправляетесь к своей любовнице, потому что с ней вы проведете ночь повеселей, чем со своей законной женой… Ну, полно, не морщите лоб. Сейчас мы перейдем к более важным вещам.