— А потом у них начались волоки.
— Я до сих пор не понимаю, зачем это нужно — ‘дым под землёю’. Тем более в Ильях.
: Ведь волок в пещере — это не просто “дым костра”, что какому-нибудь токсикоману ‘от союза писателей’, может, и “создаёт уют” —
— Это даже не дымовая завеса. И замкнутая камера — а ведь так оно и есть под землёй: куда деться дыму из этих гротов, штреков? — замкнутая камера во время пожара мало что даёт, если представить себе волок в Ильях. Потому что Ильи — это очень узкие ходы, и шкурники, и лифты; непохожи они ни на другие каменоломни, ни на подвалы и комнаты домов,—
: Человек, застрявший в волоке в шкурнике, обречён. Он не только не может шевельнуться из-за того, что его зажало в узкой щели камнем — не видит, куда ползти в этом дыму, куда нужно двинуть руку, ногу или плечо, чтоб выбраться в более широкое место; ему нечем дышать — а ведь грудная клетка его и без того сжата холодным камнем,— глаза, нос, рот, лёгкие раздирает едкий дым — и человек начинает сходить с ума от этого кошмара...
: Если вокруг него — просто дым. Только дым: копоть, да СО2... Всего лишь.
— Но ведь можно жечь пластик, возгонять слезогонку, фосген, фосфор, парафин, хлорпикрин, серу... Это ещё “без экзотики”. Это — от спинного мозга.
Но можно ведь...
РЕМИНИСЦЕНЦИЯ II: Егоров.
: Вот так, ‘припадая на правое — то бишь на левое крыло/копыто’, мы движемся в сторону того места, где в 1979 году погиб Ваня Шкварин:
: В самую дальнюю и страшную ( согласно общему поверью ) часть Ильей. И мне не жалко этих даунов; абсолютно не жалко. Потому что мы уходим от них — из-за них — “вправо”; мы оставляем им освоенную нами часть Ильей — старейшую, так всеми нами любимую часть; именно с неё когда-то у каждого из нас началось это подземное притяжение — “мол, берите родные — да жрите”,— и нечего нам с вами теперь делить: как будто,— и никто не зовёт вас к нам: с плексом вашим вонючим, коптящим, с волоками, бардаком и блядством... < etc. >
— Очень забавное место... Если здесь запалить “набивку” — элементарную такую, очень простенькую “набивочку”: пенорезину, скажем, пропитанную бензином, и пенопласту шарикового накрошить для пущей копоти сверху,— то метров на сто назад по штреку житья никому не будет: штрек здесь узкий, словно крысолаз, без отводняков и развилок, и сквознячок слабый навстречу из Дальней системы — одним словом, штрек-ловушка. Простая набивка — и компания, что так наивно следует за мной прямо в... — опустим пока, куда,— надышится сажей “на всю оставшуюся Ж.”,— вволю надышится; а если “набивочку” ещё оснастить “холодцом” — то есть чуть усовершенствованным напалмом, который так легко варится из бензина, марганцовки, магния, нитрухи, серы и парафина — впрочем, можно брать соответственно керосин и бертолетку: это по наличию и вкусу,— тут полный простор для фантазии; главное — эта штука варится тут же в гроте, за тридцать минут всего, не более — и в пенорезиновую губку... О! Парафин в соединении с серой, оседая в альвеолах, навсегда излечивает любителей волоков от осквернения каменоломен своим присутствием: на веки вечные... А если туда ещё фосфора — или пару стодневных носков в компании нюхательного табачка зафигачить... Да заправить полихлорвинилом,—
— Но оставим волоки спелеобыдлу. Гадить под землёй, даже сводя счёты с такими... У нас есть кое-что получше. И этим скотам с интеллектом в тысячную ционера ( как известно, один ционер равняется интеллекту дубовой табуретки ) ни за что не догадаться, что так призывно-весело позвякивает у меня за спиной в рюкзачке — более чем забавно именуемом наземными туристами-пешеходниками “бутербродником”,— и так некстати задерживает моё стремительное продвижение навстречу упомянутому сквознячку по — чтоб ему трижды неладно было! — окружающему шкуродёру.
... Эх, чёрт! — Господи, прости и помилуй!.. — снова заклиниваю.