— Однако насилие, даже под видом борьбы за Гроб Господень, такой же грех, как и иные. Любое насилие — грех. < Страшны и омерзительны были детские-и-прочие крестовые походы и христианизация коренного населения Америки,— но Религия-ли была это?.. Ответ очевиден. >
— Как же сочетать отказ от насилия с необходимостью защиты Творения Божьего?..
: Защита, оборона не являются насилием по определению. Нет никакой безнравственности в том, что ты, защищаясь от насильника, оборвёшь его жизнь. Безнравственно — дать убить себя, подобно барану на бойне,— и тем самым поощрить гада на новые безнаказанные преступления. НЕ безнравственно защищать свой дом и своё имущество от вора и грабителя. НЕ безнравственно защищать источник, из которого пьёшь — и будут пить твои дети. Безнравственно дать этот источник осквернить. Только следует помнить, что никогда цель не оправдывает средства. Они — тождественны.
..: Дом свой — оставшуюся нам часть Ильей, то есть место, дарованное нам Богом и несущее нам ( и многим, кроме нас ) радость общения с Миром, радость Постижения Мира, от этих совковых даунов мы оградили — то есть сделали всё, что было в наших силах, чтобы не допустить осквернения и разорения этого уголка земной, созданной Богом и людьми, природы; милостью Божьей мы избежали при этом насилия и никого не ущемили в правах: что им было до нашей Правой системы раньше?.. — что ж: теперь с теми, кто вломился сюда непрошеным, не как гость, посланец и путник — совсем иначе — следует поступить без излишней жестокости,— но и так, чтобы навсегда отбить у них охоту к такого рода “посещениям”:
— Как, например, поступают с погромщиком, вломившимся к тебе среди ночи с определённой целью.
А здесь цель была более, чем очевидна. Иначе б они не шествовали за мной одним впятером — так резво — через пол-Системы.
— И сделать это, в сущности, не так сложно. Ибо это мой дом. “Меня здесь знает каждый камень”,— пел Гена. И каждый камень знаю здесь я.
: Я ныряю в яму — предварительно, конечно, хорошенько провентилировав лёгкие,— и первым делом забираю у них плекс. Пока они спят,— знаете, как рыба засыпает? — вот так и они. Без сознания, значит. Точнее, без того, что им это сознание замещает. ( Внешние половые признаки присутствия сознания у дауна: раскрытые глаза чуть стеклянного отблеска на лице, не обезображенном интеллектом; мат изо рта, кулаки машут с целью изменить геометрию чьей-то мысли за отсутствием таковой у себя ),—
— Я забираю у них весь их вонючий плекс: из-под ног, вывалившийся из ослабевших органов мордобоя, и запасной — из сапог. Ибо известно, что более удобного места, чем сапоги, для запаски не отыскать. Но на всякий случай мне приходится шарить и по иным возможным местам — вдруг до столь очевидной мысли они своими ‘язвилинами’ не дотянули... Заодно я заботливо отбираю у них все иные обнаруженные источники огня и света: было бы просто жестоко по отношению к ним заставлять их выбираться отсюда “на спичках” после пережитого...
— А затем я, поколебавшись, устраиваю их в данной яме так, чтобы голова каждого конкретного дауна находилась на более-менее свежем воздухе. А тело, соответственно, пребывало в холодке — для скорейшего оживления и пущей сохранности. Ибо ничто так не способствует бодрости и сохранности организма, как холодок и свежий воздух — бодрящая утренняя свежесть его...
: “С добрым утром, милый город” — ни к чему мне их дурацкие смерти.
: Не моя это функция, как я уже изложил.
А посему, проделав эти нехитрые действия, я удаляюсь за второй вал — точнее, за конус чёрной юрской глины: туда, где погиб И. Шкварин.
И ставлю на месте его гибели Свечу. И поджигаю её. И глядя в пламя её Огня, молюсь.
: Ильи — Люся — сын мой Сашка — мама моя — мои друзья: Майн-Кайф-Либер-Сталкер и Пит; конечно же, Пит — и Пищер; Гена Коровин, погибший Вет; Хмырь с Керосином и Хомо; Лена, её родители... И бездарные жизни этих придурков в яме за углом — я искренне молюсь о том, чтобы с ними не случилось ничего плохого. В крайнем случае пусть опишут некую траекторию в том Чёрном Штреке, за которым лишь Свет,— и в который мне однажды пришлось заглянуть, провожая Ушедшую Раньше —
— но потом пусть обязательно возвращаются. Ибо жизнь есть жизнь, и каждый, кому она была дана, достоин её — даже самый последний скот.