: Мы хотели начать сначала — иначе, чем стало,— сохранив лучшее, что было в нас; что поняли и нашли за эти годы... А в общем-то, без “высоких материй” просто ушли от шума, что творился в Левой системе. Коровин тогда сказал: а какого мы хотим прочих?.. Разве нам мало себя???
: Что ж... ЖБК было закрыто — и нечего нам было делать “слева”. < Смотреть, как замусоривается и в буквальном смысле этого слова уродуется — копотью, грязью и надписями столь любимая нами прежде часть Ильей — часть пещеры, с которой у каждого из нас столько было связанно?.. Нет уж: покорно не благодарю. > И тогда у нас родилась одна мысль.
: Егоров с Пищером, сделав съёмку части Правой, “вычислили” штрек, который почти доходил до поверхности земли. “Почти” — то есть копать оставалось каких-то 10 ÷ 20 метров ( Пищер уверял, что пять — и проспорил Коровину около десяти шоколадок: по ‘шоко-ладке’ за каждый лишний метр раскопок ). В общем, мы начали пробиваться из этого штрека на поверхность — и за несколько выходов выкопали себе новый вход в Систему: вход, о котором никто, кроме нас не знал. Конечно, копать его было не просто — камни, монолит, и чёртова плотная, будто спрессованная юрская глина — которую не возьмёшь толком ни лопатой, ни кайлом... Но мы всё-таки пробили его — как тяжко нам ни приходилось... местами. Ведь никто из нас не знал — до самого последнего момента, когда Сашка в очередной раз забил лом в породу — плотную спрессованную землю — и он полетел у него дальше, а в отверстие ударил красный луч света,— солнце садилось, и наш выход оказался обращённым прямо к нему... — никто не знал, в правильном-ли направлении мы вообще копаем. Потому что я уже писал, как топосъёмит под землёй Пищер — не вполне, по-моему, корректно. Хотя я сам тогда не больше его понимал во всём этом; может, именно из-за тех волнений и сомнений я и надумал поступать в технарь, чтобы потом — ведь так легче было — окончить МИГАИК... И поступил: тем же летом. То есть, конечно, я мог пробовать сразу поступать в институт — армейским всё-таки легче, у них свой конкурс — но я решил не рисковать. И потом, куда мне было спешить? Армия мне уже не грозила. И слишком многое из меня выбили в этой армии, чтоб сразу рваться в институт — без элементарной подготовки.
: Хватит — нарисковался и “нарвался жил” в этом раскопе. Ведь кроме интуиции и веры нас ничто не направляло — но, в общем, эти две дамы вывели нас правильно: самым кратчайшим путём на поверхность.
: Честь и хвала им.
И это было так здорово... Что, боюсь, только испорчу — если стану описывать наши эмоции, когда мы впервые выбрались через него на поверхность. Это был НАШ вход в Систему,— ведь никогда до нас тут не было входа; мы сами сделали его — и этим всё сказано. Но я снова отвлёкся —
— ИЗВИНИТЕ.
... В Левой системе тогда уж совсем гадкие вещи твориться начали. Народ там какой-то странный обосновался — то-ли приблатнённые какие, то-ли фуфло, то-ли просто дауны. Пищер их презрительно называл “спелеалики”. Ничего интересного у них не происходило ( только жалко было, что Мамонт устроился средь них — и это мне очень непонятно было вначале ); мы с Коровиным и Хомо время от времени появлялись там — но скука и тоска оставались в душе от этих посещений: мелкие расклады, базары — один гнилее другого, вечная делёжка-асканье жратвы, выпивки и прочего,— и халява, халява, халява... С ленью и пьяным гонором пополам. Да трёп — кто и сколько выжрал вчера, и почём брал. А ещё — какая-то болезненная, безумная ненависть и зависть друг к другу, но больше всего — к нам.
: Ко всем, кто отделился от них. < Думаю — теперь, время спустя — было в их ненависти к нам нечто от детской обиды: мол, как они посмели — уйти в сторону, бросить всех,— отделиться,— им что, больше всех надо? они что, лучше других о себе думают???
: Этакое наивно-совковое — “как это они себе позволяют отрываться от коллектива?!” И в тоже время — те самые инстинкты собственности, которые делают нас страшно обиженными, когда нас бросает друг или жена, “не выдержавшие совместной жизни”,— аналогичные чувства испытывает общество к самоубийце, власть к сбежавшему на Запад диссиденту, церковные паханы к раскольникам, а метрополия — к самоопределяющейся провинции. Но так я тогда не думал; тогда мне не столько казалось, что Мир устроен проще — сколько не задумывался над его матрёшечной сложностью. И складностью. >