Редакция первая
Роман был начат в 1928 или 1929 году. Колебания в дате принадлежат Булгакову: в разные годы он датировал начало работы над романом по-разному. В 1931-м: 1929–1931; в 1937-м: 1928–1937; в 1938-м: 1929–1938.
Е. С. Булгакова, со свойственной ей решительностью закрывая вопрос, сказала мне так: в 1928 году роман был задуман и «были сделаны лишь небольшие записи», в 1929-м роман начат («первая „древняя“ глава была написана в 1929 году»)[6]. Полагаю, Е. С. руководствовалась интуицией, а не информацией, но, вероятно, была права.
1928–1929 годы в России. Зарублен нэп, с закладкой которого у Булгакова было связано столько надежд. Начата индустриализация. Пятилетки. Коллективизация. Грубый ор и крикливые нападки, царившие в литературе и искусстве в 20-е годы, сменяются холодным диктатом и ссылкой на единственный авторитет. Россия вступает в одну из самых фантасмагорических, самых трагических своих эпох. Год 1929-й Сталин победно назовет «годом великого перелома». Под этим названием, с течением времени обретшим горький смысл, год войдет в историю России.
Революция захлебнулась и закончилась. Идет новый катастрофический слом истории, и писатели, самый тонкий сейсмический инструмент, начинают поодиночке отзываться на эти еще не осознанные обществом тектонические сдвиги. Михаил Булгаков — сменой темы.
Замысел «Белой гвардии» остается незавершенным: роман так и не станет первым романом трилогии. Останутся спектаклем о гражданской войне «Дни Турбиных» во МХАТе. Законченный в 1928 году «Бег» при дальнейших переработках все более будет освобождаться от реалий гражданской войны, превращаясь в «сны» о родине и чужбине, о преступлении и расплате за преступление… Булгаков не будет более обращаться к теме гражданской войны. (Если не считать либретто «Черное море» — в 1937 году, для несостоявшейся оперы в Большом театре; но либретто в конце 30-х годов — для него служба, хлеб насущный.)
Начинает складываться сатирическая феерия «романа о дьяволе»: автор «Дьяволиады» и «Собачьего сердца», «Багрового острова» и «Зойкиной квартиры» — в расцвете своего сатирического мастерства. И сразу же — по-видимому, при самом зарождении замысла — возникает это парадоксальное и непредсказуемое скрещение двух тем — «романа о дьяволе» и евангельской легенды об Иисусе и Пилате.
В первой редакции романа нет Маргариты. Может быть, еще нет мастера. Но рассказ о Иешуа и Пилате сразу же врезан в сцену встречи на Патриарших.
Обе темы восходят к детству писателя.
Булгакову было лет двенадцать, когда, таинственно блестя глазами, он сказал сестре Наде: «Ты думаешь, я сегодня ночью спал? Я был на приеме у сатаны!..»[7]
И отец… Примерно в 1928 году П. С. Попов записал слова Булгакова: «Если мать мне служила стимулом для создания романа „Белая гвардия“, то по моим замыслам образ отца должен быть отправным пунктом для другого замышляемого мною произведения». «Другое» замышляемое Булгаковым произведение — этот самый роман, которому предстояло стать сначала «романом о дьяволе», а потом романом «Мастер и Маргарита».
Кто знает, о чем говорил в последние месяцы своей жизни Афанасий Иванович Булгаков, историк и богослов, человек мыслящий и молчаливый, глядя в прозрачно-светлые глаза своего пятнадцатилетнего старшего сына? Может быть, в этих беседах были очень важные для него мысли о Христе? А может быть, еще более важные размышления о предательстве, о трусости, о Пилате? Ибо если говорил, то именно с сыном, старшим. Девочки были моложе брата, а в этом возрасте моложе на год, два, три — много. И потом они были девочки… Надежда Афанасьевна в своих мемуарах об отчем доме и детстве пишет: «Когда отец умер, мне было 13 лет. Мне казалось, что мы, дети, плохо его знали… И тем не менее вот теперь, оглядываясь на прошлое, я должна сказать: только сейчас я поняла, что такое был наш отец». Думаю, ее старший брат знал и помнил отца лучше…
Замысел «романа о дьяволе», по крайней мере одной своей стороной, был связан с уникальным явлением 20-х годов: крушением в России религии — религии как целого пласта культурной, духовной, нравственной жизни, и, как следствие этого, с закрытием и запустением церквей, с огромной популярностью журнала «Безбожник».
Обостренное отношение Булгакова к этому явлению отразилось в дневниковых его записях начала 20-х годов — отрывочных, чудом сохранившихся[8]. Оказывается, в январе 1925 года он специально ходил в редакцию «Безбожника», чтобы приобрести комплекты журнала за 1923–1924 годы: «Сегодня специально ходил в редакцию „Безбожника“. Она помещается в Столешн. пер., вернее, в Козмодемьяновском, недалеко от Моссовета. Был с М. С., и он очаровал меня с первых же шагов.
6
Слова Е. С. Булгаковой синхронно записаны мною летом 1968 года, когда она читала и анализировала мою рукопись «Жизнь и подвиг Михаила Булгакова».
7
Мне рассказывала об этом Надежда Афанасьевна Земская (в девичестве Булгакова) в 1968 году. Упоминания этой подробности в сочинениях булгаковедов, с ссылками и без ссылок, восходят к единственному источнику — моей записи.
8
Отмечу, что «дневник» Михаила Булгакова, найденный в архивах КГБ-НКВД и непрерывно публикуемый с начала 90-х годов, не вполне тот дневник, который автором (как это видно из сохранившихся документов) был назван так: «Мой дневник». Это действительно только фрагменты — вероятно, определенные, особенно интересовавшие соглядатаев НКВД, отчасти перепечатанные их машинисткой, отчасти переснятые на фотонегативы. Машинопись фрагментов дневника — до выезда из России — мне удалось просмотреть в ЦГАЛИ; при этом я убедилась, что прочитана и опубликована эта машинопись весьма несовершенно. Из сохранившихся фотонегативов показан в печати маленький фрагмент — свидетельством того, что негативы существуют. Тем не менее отдельные записи Булгакова безусловно подлинны, выразительны и интересны.