К этому времени первая редакция «романа о дьяволе» отложена. Вторая еще не начата — Булгаков вернется к роману осенью 1932 года — ознаменованием его брака с Е. С. Но есть две промежуточные тетради, датированные 1931 годом. И (надеюсь, читатель это помнит) здесь, в конце каждой из этих тетрадей — впервые вспыхивает имя: Маргарита… Допустить, что тетради в архиве датировали ошибочно и имя Маргариты вписано позже, в 1932 году?
Нет… В одной из этих тетрадей — именно там, где появляется имя Маргариты — дата проставлена рукою Булгакова: 1931. Перенести дату встречи с Маргаритой Смирновой на период еще более ранний, на 1931 год, не удается: там возникают другие проблемы…
Придется признать, что имя вошло в роман до того, как Булгаков повстречался с Маргаритой Смирновой. Что оно родилось в недрах самого романа. Родилось потому что если рядом с Фаустом (а героя своего, мастера, писатель мыслил аналогом Фауста) появляется женщина, то женщину эту должно звать Маргаритой.
И все-таки, думаю, встреча на московской улице поразила писателя. Имя, уже пришедшее из литературы, имя, вообще-то говоря условное, вдруг связалось с обликом очень красивой женщины, гуляющей по московским улицам. Знак судьбы! Ну, конечно, Маргарита — москвичка. («Сто двадцать одну Маргариту обнаружили мы в Москве», — скажет Коровьев.) Это же так просто: Маргарита… Петровна? Маргарита… Николаевна?
«Пришла домой… — пишет Маргарита Смирнова, — подошла к окнам полить цветы и вдруг вижу, что Михаил Афанасьевич ходит по противоположному тротуару. Я отпрянула от окна… Но прятаться было не обязательно — на окна он не смотрел, задумчиво ходил, опустив голову. Потом почти остановился, поднял голову, посмотрел высоко вдаль и опять медленно пошел вдоль переулка».
Увы, сама Маргарита Петровна не была его героиней. Она уверена, что их отношения были прерваны по ее решению. Но я слишком хорошо знаю Булгакова: прервал отношения он. Он всегда расставался с женщинами очень мягко, не оскорбляя их, оставляя в уверенности, что он не хотел расставаться…
(А туфли с накладками, перчатки с раструбом и берет у Маргариты в романе, которые «узнала» Маргарита Петровна, — всё это чепуха. Все это носили. И я носила. Дело не в раструбе, а в жесте: «Она… продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою…» Жест Елены Сергеевны. И ни в коем случае не жест Маргариты Смирновой: эта рассердилась, когда новый знакомый дотронулся до нее; где уж ей самой «продеть руку». Другое физическое движение души — другая личность.)
Да, но как же «готика»?
Увы, «готический» особняк Маргариты вообще нельзя опознать: он не описан в романе.
Что о нем известно? Всего лишь, что квартира Маргариты — «все пять комнат» — расположена в «верхнем этаже» особняка; стало быть, дом вероятнее всего двухэтажный… Что находится этот дом в саду: несколько раз упомянут сад, а однажды даже описан («Луна в вечернем чистом небе висела полная, видная сквозь ветви клена. Липы и акации разрисовали землю в саду сложным узором пятен»)… И еще, что в спальне — «трехстворчатое окно», выходящее «фонарем» в «башню особняка»…
Стрельчатый абрис особняка читателю остается домыслить — по своему вкусу и разумению…
Скажу лишь, что самая формула «готический» особняк возникла в романе на самых последних этапах работы. Впервые — в апреле 1939 года, в черновике «Эпилога», там, где Иван Николаевич, приникнув к решетке, видит «окрашенный луною с того боку, где фонарь с трехстворчатым окном, и темный с другого готический особняк».
В мае того же 1939 года, диктуя Эпилог на машинку, Булгаков сохранил здесь слово «готический». И только в конце 1939-го, не ранее октября, но, может быть, значительно позже, он вводит «готический особняк» в корпус романа, в главу «Маргарита», открывающую вторую часть: «Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его, она говорила правду».
Только теперь, помеченный в начале второй части и в заключающем Эпилоге, как бы очерченный кольцом, возникает образ — неожиданно зримый и запоминающийся. И уже трудно представить, что нет и никогда не было такого особняка в переулках Москвы, что не было самого этого слова готический в корпусе романа до конца 1939 года, когда умирающий и борющийся с накатывающим бредом писатель диктовал свои последние поправки в роман…
Но, простите, как не было? А что же было?
А было: Маргарита проснулась в своей спальне, «выходящей фонарем в башню причудливой архитектуры особняка, в одном из переулков Арбата, в глубине сада».