И в структуре этого парадокса, может быть, еще не осознанное, начинало проступать присущее Булгакову ощущение цельности мира, неразрывности света и тьмы, дня и ночи — его «ренессансное» ощущение бытия.
«И лично я, своими руками…»
Первую редакцию романа автор сжег.
«18 марта 1930 года я получил из Главреперткома бумагу, лаконически сообщающую, что не прошлая, а новая моя пьеса „Кабала святош“ („Мольер“) к представлению не разрешена.
Скажу коротко: под двумя строчками казенной бумаги погребены — работа в книгохранилищах, моя фантазия, пьеса, получившая от квалифицированных театральных специалистов бесчисленные отзывы — блестящая пьеса.
<…> Погибли не только мои прошлые произведения, но и настоящие и все будущие. И лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа „Театр“».
Это письмо Булгакова «Правительству СССР». Фактически оно адресовано Сталину и Сталиным было получено. Поразительна уверенность художника в своем высоком предназначении: Сталину, уже единовластному правителю державы, факт сожжения своих рукописей он предъявляет как факт трагедии, называя каждую из сожженных рукописей поименно.
(К каждому из этих замыслов он впоследствии вернется. Возникнут «Мастер и Маргарита», «Блаженство», «Театральный роман».)
Очень соблазнительно было бы представить себе, что все происходило так, как в романе «Мастер и Маргарита»: «В печке ревел огонь, в окна хлестал дождь. Тогда случилось последнее. Я вынул из ящика стола тяжелые списки романа и черновые тетради и начал их жечь. Это страшно трудно делать, потому что исписанная бумага горит неохотно. Ломая ногти, я раздирал тетради, стоймя вкладывал их между поленьями и кочергой трепал листы…»
Еще соблазнительней представить себе Елену Сергеевну в роли Маргариты: «Тихо вскрикнув, она голыми руками выбросила из печки на пол последнее, что там оставалось, пачку, которая занялась снизу. Дым наполнил комнату сейчас же. Я ногами затоптал огонь, а она повалилась на диван и заплакала неудержимо и судорожно»
Увы, в тот час, когда черная печка в кабинете на Пироговской поглощала тетради романа, к Булгакову не пришел никто. Письмо «Правительству СССР», весьма точно датирующее этот факт (18–28 марта — между датой запрещения «Кабалы святош» и датой письма), — почти единственное свидетельство самого факта. Почти, ибо другим свидетельством сожжения рукописи может служить письмо Булгакова Вересаеву, написанное три года спустя (2 августа 1933): «В меня же вселился бес. Уже в Ленинграде и теперь здесь, задыхаясь в моих комнатенках, я стал марать страницу за страницей наново тот свой уничтоженный три года назад роман…»
Нет, Елены Сергеевны не было при сожжении рукописи романа, и она ничего не знала об этом. Может быть, они не виделись несколько дней. Или виделись, но Булгаков не говорил ей о сожжении рукописей. Или говорил, но она не смогла тогда оценить размеры беды. Они уже были близки, но еще не были женаты.
Рукопись была сожжена — и тем не менее остатки той редакции сохранились. Две разорванные тетради, из которых — чаще всего по вертикали — вырваны куски листов. И еще отдельная пачечка листков — узкий срыв, тоже по вертикали, из какой-то третьей тетради[9].
Впервые Елена Сергеевна задумалась над датой полууничтожения этих тетрадей много лет спустя, в апреле 1956 года. Тогда она готовила к передаче в Институт русской литературы (в Ленинграде) часть булгаковского архива, работала, может быть, впервые, над составлением описи и, пробуя определить время катастрофы, вспомнила свою дневниковую запись от 12 октября 1933 года: «…Арестованы Николай Эрдман и Масс… Ночью М. А. сжег часть своего романа». Вот тут в ее сознании и произошло это соединение тетрадей разорванных с тетрадями сожженными: разорванные — это, по-видимому, и есть остатки от сожженных!
И в описи 1956 года датировала полууничтожение тетрадей именно так:
«Первый черновик, уничтоженный наполовину автором в 1933 г., и материалы для романа. Тетрадь 1»;
«Черновик, частично сохранившийся, половина уничтожена в 1933 г. Тетрадь 2».
(Обрывки описи 1956 года, вместе с уцелевшими отдельными листами описей, составленных Е. С. Булгаковой в середине 60-х, хранились в отделе рукописей Библиотеки имени Ленина, ныне РГБ, — но не в фонде Михаила Булгакова, где им как ценнейшему документу надлежало быть, а в канцелярском «деле» фонда: вместе с другими бумагами, нужными и не очень нужными, в беспорядке небрежной нумерации. Были обнаружены мною случайно, в августе 1988 года, когда я разыскивала следы исчезнувшей в ОР БЛ корректуры «Белой гвардии».)
9
То, что сохранившиеся полоски листов — их четырнадцать — относятся не к первым двум, как значилось в описи фонда, а к третьей тетради, я установила по характеру бумаги; вперые речь о трех тетрадях первой редакции романа — в книге: Л. М. Яновская. Творческий путь Михаила Булгакова. Москва, 1983, с. 228.